Эмоциональный букварь от Ах до ай-яй-Яй

— Видите этого несчастного карлика? Это и есть маленький Цахес. Но теперь он уже стал знаменитым и его стали называть Циннобер. Он скоро будет назначен министром.

— Тот безобразный уродец станет министром?! — довольно громко воскликнула Даша.

— Потише, Дашенька, нас не должны заметить здесь, — мягко попросила Натали. — Послушайте, пожалуйста, стихи Валтазара. Он их посвятил Кандиде, вон той красивой девушке. Видите?

Даша слушала стихи о соловье и розе и невольно начала волноваться. Что-то в этих стихах заставляло её переживать. Даша заметила, что Кандида тоже сильно переживает. Щёки её пылали, как лепестки розы.

Миша не очень-то вникал в стихотворение. «Какие-то розы, соловьи! — мысленно отмахнулся от содержания мальчик. — Но вот Кандида и наша Натали чем-то похожи. Наверное, потому, что они обе красивые», — размышлял Миша.

Натали беззвучно произносила стихотворение. Видно, она давно его знала наизусть.

А Шура-Щербатый — в это время впился глазами в уродливого карлика. Тот нагло оглядывался по сторонам и даже пару раз сплюнул через кривые зубки на сверкающий паркет. Щербатого этот Цахес почему-то очень настораживал. Почему бы это? Но послушаем сказку про Валтазара и Цахеса.

«…Его чтение (т. е. Валтазара), всё более страстное, выдавало внутренний жар любящего сердца. Он дрожал от восторга, когда тихие „ахи“ и „охи“ женщин, когда возгласы мужчин: „Великолепно! Прекрасно! Божественно!“ убеждали его, что его стихотворение всех проняло.

Наконец он кончил. И тут все стали кричать:

„Какое стихотворение!.. Какие мысли… Какая фантазия… Какие замечательные стихи… Какое благозвучие… Спасибо… Спасибо, вам дорогой господин Циннобер, за божественное наслаждение…“

— Что? Что вы говорите? — воскликнул Валтазар.

Но никто не обращал на него внимания, все бросились к Цинноберу, который сидел на диване, надувшись, как маленький индюк, и противнейшим голосом сипел:

— Прошу покорнейше… Прошу покорнейше, не обессудьте!.. Это пустячок, я наспех накропал его не далее как прошлой ночью!

Но профессор эстетики закричал:

— Восхитительный, божественный Циннобер!.. Сердечный друг, если не считать меня, ты — лучший поэт на свете из ныне живущих! Дай мне прижать тебя к своей груди, душа моя!

С этими словами он высоко поднял малыша с дивана и стал прижимать его к сердцу и целовать. Циннобер вёл себя при этом весьма строптиво. Он колотил ножками по толстому животу профессора и верещал:

— Пусти меня… пусти меня… мне больно… больно… больно… Я выцарапаю тебе глаза… я откушу тебе пол носа!

— Нет, — вскричал профессор, сажая малыша на диван, — нет, милый друг, долой чрезмерную скромность!

Покинув карточный стол и тоже подойдя к ним, Мош Терпин взял ручку Циннобера, пожал её и очень серьёзно сказал:

— Превосходно, молодой человек! Мне не перехвалили, о нет, мне недохвалили вашу высокую одарённость.

— Кто из вас, — снова вскричал профессор в полном восторге, — кто из вас, девы, вознаградит великолепного Циннобера за его стихи, выражающие глубочайшее чувство чистейшей любви, поцелуем?»…

Натали закрыла лицо своими нежными длинными пальчиками. У Даши вырвалось: «Что они, с ума спятили все?» Миша машинально произнёс: «Ща, как дам!» — непонятно кому это адресовалось. «Цыц, козявка!» — пробормотал Щербатый. Это предназначалось всё же не Мише, а, надо думать, Цинноберу. Шурик весь нахохлился, но был чем-то смущён.

— Тише, господа! — сквозь пальчики прошептала Натали. — Смотрите и слушайте.

И сказка продолжалась после некоторой паузы дальше:

«…И тут встала Кандида, с пылающими щеками подошла к малышу, опустилась на колени и поцеловала его в гадкий синегубый рот.

— Да, — закричал тогда Валтазар, словно бы вдруг обезумев, — да, Циннобер… божественный Циннобер, ты сочинил проникновенные стихи о соловье и розе, тебе по праву причитается прекрасная награда, тобою полученная!..»

Даша теперь поняла, почему Натали закрыла лицо руками. Смотреть на это зрелище было тяжело, почти невыносимо. И Даша тоже прижала ладошки к глазам и тихо застонала: «Ой, ой, не могу!»

— Извините меня за то, что я причинила вам столько страданий? — совсем разволновалась Натали, а как известно, когда она сильно волновалась, то переходила на другой язык, которым владела так же, как и русским. — Извините меня. Пойдёмте скорей на воздух.

И они беспрепятственно выбрались из дома профессора Моша Терпина. И сразу следом за ними из парадного кто-то выскочил и помчался по улице. Это был Валтазар. Он спешил домой в лютой ярости от горя и несправедливости судьбы и людей.

Дети, проводив взглядом несчастного поэта, огляделись. Они стояли на булыжной мостовой старинной улицы средневекового немецкого городка. Все четверо потихоньку зашагали по блестящим после дождя булыжникам.

Во время прогулки Натали рассказала детям о крошке Цахесе и Валтазаре.