Эмпайр Фоллз

Майлз был в десятом классе старшей школы, когда Имперскую ткацкую фабрику вместе с ее товаркой, рубашечной, закрыли и Грейс потеряла работу. Уайтинги продали предприятия тремя годами ранее филиалу транснациональной компании со штаб-квартирой в Германии. Новые владельцы руководствовались совершенно иными представлениями о промышленном производстве, и по городу немедленно поползли слухи, якобы транснациональную “Хьортсманн” интересуют не столько Имперские фабрики, сколько их налоговые льготы. При Уайтингах, по новоанглийской традиции, на производственных расходах экономили и практически не имели долгов, тогда как новые хозяева, упирая на необходимость модернизации с целью повышения конкурентоспособности на международном рынке, заложили все оборудование до единого станка, чтобы расширяться, ни в чем себе не отказывая. Рабочие с самого начала сомневались в разумности такого подхода. Учитывая новую структуру задолженности, те, кто изнутри знал подробности происходящего, включая Грейс, предвидели, что производство на долгие годы останется без прибыли. Возможно, работники с этим смирились бы, прояви новые хозяева хотя бы толику терпения, но удивительным образом эта корпоративная добродетель была им не свойственна.

Угроза закрытия производства, воображаемая или угадываемая, ударной волной прокатилась по Эмпайр Фоллз, и когда составили новые трудовые договоры, то их принципиальное отличие от прежних заключалось в удлиненном рабочем дне, новом определении сверхурочной работы, искоренении подработок, сокращении заработной платы и минимуме социальных гарантий. Разумеется, работники были недовольны, но они также понимали, что от успешности следующего года зависит само существование производства. Когда производительность в целом выросла почти на 28 процентов – выдающийся показатель, учитывая ухудшавшиеся условия труда, – работники поздравляли друг друга: хотя производство не грохнулось лишь в результате уступок с их стороны, они, по крайней мере, гарантировали себе занятость – еще год-другой рабочие места, пусть все менее доходные, у них не отберут.

Вот почему они были ошарашены, когда “Хьортсманн” объявила о закрытии обеих фабрик. Месяца не прошло, как цеха полностью очистили от заложенного оборудования – разобранное и погруженное в грузовики, его переправили в Джорджию и Доминиканскую Республику. Собственно, для опустошения производства понадобилось куда меньше времени, чем для того, чтобы бывшая рабочая сила уразумела суть происходящего: фабрики покупали исключительно с целью закрытия, и никакой другой, а своими героическими усилиями по повышению рентабельности рабочие лишь пополнили сундуки транснациональной “Хьортсманн”. При Уайтингах такого никогда бы не случилось, говорили люди и снарядили делегацию к Хонасу Уайтингу с предложением выкупить фабрики на паях с его преданными рабочими и служащими, но к тому времени старик Хонас сильно сдал, а его наследник, Ч. Б., находился в Мексике. Лишь немногие знали о новой расстановке сил в семье, в которой реальная власть ныне принадлежала Франсин Уайтинг. Она, а не ее муж или свекор вела переговоры о продаже производства, и, весьма вероятно, шептались по углам, будучи прекрасно осведомленной о намерениях “Хьортсманн”.

Некоторых сотрудников пригласили на работу в Джорджию, но мало кто решился переехать. У людей были дома и ипотеки, а рынок недвижимости уже придавило благодаря закрытию годом ранее двух подсобных производств. Верно, люди толком не знали, как им теперь выплачивать ипотеку, но у них были дети, учившиеся в местных школах, и родня, на которую можно рассчитывать, когда придется уж совсем туго, и многие цеплялись за иррациональную надежду на повторное открытие фабрик, когда у них появятся новые владельцы. Вот и остались, в большинстве своем, – остались, потому что остаться проще и не так страшно, как переезжать, и вдобавок им выплачивали пособие по безработице, пусть и не очень долго. Но были и те, кто отказался переезжать из гордости. Сообразив наконец, что стали жертвами корпоративной алчности и глобальных экономических веяний, ладно, сказали они, чего там, конечно, мы были дураками, но вот вам крест, никому не изгнать нас из города, где родились и выросли наши дедушки и бабушки, отцы и матери, города, для нас родного. В лучшем положении оказались пожилые, ипотечный кредит на их скромные жилища был почти выплачен, а до выхода на пенсию рукой подать, и им оставалось лишь доковылять до этой финишной линии, чтобы затем по мере возможностей помогать своим менее везучим сыновьям и дочерям.