Эмпайр Фоллз

Лет десять назад вокруг Макса циркулировало немало людей, которых он мог бы уговорить на поездку во Флориду, но годы взяли свое. Многие из подходящих кандидатур умерли, другие переселились в дом для престарелых, но были и третьи, возмутительно постаревшие душой, чего Макс в принципе не понимал; ему только что перевалило за семьдесят, чувствовал он себя на пятнадцать, в каковом возрасте и обретался всю жизнь.

С женщиной было бы занимательно отправиться в путь, и опять же, лет десять назад он бы мигом нашел себе спутницу. В городе вроде Эмпайр Фоллз хватало чужих жен, всегда готовых и жаждущих сорваться с места, чтобы проветриться, если, конечно, умело к ним подойти, и Макс задумался, куда же, блин, подевались все эти добрые женщины. Большинство пожилых ударились в религию, а те, что помоложе, Максом Роби не прельщались и ясно давали ему это понять – на тот случай, если он сам еще не догадался. Хотя, наверное, оно и к лучшему. У женщин, вообще говоря, куча потребностей. Они хотят жить в уютных гостиницах, им нужно пописать каждый раз, когда тебе самому не терпится в уборную, и им необходимо держать тебя в курсе всего, о чем они думают, а думают они непрерывно. И они совершенно не понимают твоих финансовых потребностей. Когда, к примеру, ты поистратился. И потом, это же философский вопрос: зачем кого-то брать с собой, если там, куда ты едешь, женщин и так полно? Все равно что везти уголь в Ньюкасл. Максу нравились женщины на Кис. Жизнь сделала их реалистками, не мечтательницами. Они словно с самого рождения знали, как мужчины вроде Макса становятся мужчинами вроде Макса, и не предъявляли им претензий.

– Проснись, Макс! – Беа вырвала его из задумчивости, и на секунду он даже вообразил, что она подслушивала его мысли. К его удивлению, в телевизоре уже не играли в бейсбол, но обсуждали закончившийся матч. И конечно, “Соке” опять продули. – Ступай домой, – велела Беа.

– Сколько времени? – спросил Макс, вглядываясь в циферблат часов на противоположной стороне бара. Пожалуй, единственное, что его выводило из себя в этой жизни, так это рано закрывающиеся бары.

– Час, – ответила Беа. – Ты заснул около полуночи.

– Я не спал, я размышлял.

– Да? Ну, значит, из моих знакомых только ты храпишь, когда размышляешь. – Беа выключила телевизор, но оставила свет над входной дверью, чтобы Макс не заблудился. – Ты слишком быстро выпил два последних пива, они тебя и вырубили.

– Я выпил их как надо, – твердо заявил Макс. Он считал, что пиво можно пить по-разному, но только не так, как это делал сегодня Хорас, позволяя напитку нагреваться, а потом оставляя его недопитым. Макс расставался с пивом, только стоя над писсуаром. – Мне надо отлить. – Он повернул к уборной.

– Дома сделаешь свои дела. – Беа подталкивала его к выходу, черствая бессердечная женщина. – Ты живешь всего в квартале отсюда.

Оно, конечно, верно, но квартал был длинным. “Имперские башни” стояли в глубине улицы, однокомнатная квартира Макса находилась на шестом этаже, а лифт поднимался медленно; Макс по опыту знал, что, когда ему не терпится помочиться, он, бывает, не может сразу вставить ключ в замок.

К счастью, в переулке сбоку от “Каллахана” было пусто, и кирпичная стена заведения устроила Макса как нельзя лучше. Закончив, он почувствовал прилив сил, спать ему совершенно расхотелось. Легкая дымка, но пока не туман, повисла над городом, и Макс решил, что в столь хороший вечерок не грех прогуляться. Он двинул через город, через весь затихший, свернувшийся калачиком Эмпайр Фоллз. По пути ему не встретилась ни одна машина, ни один пешеход, а добравшись до кладбища, он без труда, хотя было темно, нашел могилу своей жены. Не шевелясь, он простоял у могилы так долго, что случись кому пройти мимо по другую сторону высокой кованой ограды, его бы приняли за статую. Чудесная дымка пролилась дождем, но старик с непокрытой головой продолжал стоять у камня с надписью “ГРЕЙС РОБИ” – камня, поставленного его сыновьями, когда их мать умерла, когда Макс загорал во Флориде, на Кисе, вместе с женщиной совсем иной выделки, чем его жена, и сокрушался, что не встретил ее раньше, в самом начале. Странно, почему теперь в компании с Грейс он чувствовал себя таким благодушным, умиротворенным, как никогда при ее жизни, когда надежды и мечты переполняли ее настолько, что на нее было больно смотреть. Стоя, Макс опять вздремнул и проснулся бодрым, хотя и промокшим насквозь. И ему снова захотелось отлить, о чем он вслух оповестил жену и прочих безмолвных спящих. Одним из них был Чарлз Бьюмонт Уайтинг, который, похоже, как великий Хемингуэй (если Хорас не наврал), проснулся однажды утром под впечатлением тщеты своего существования – чувства, Максу неведомого и, скорее всего, недоступного. В жизни столько всякого разного. Включая неприятности иногда, и все же.