Читаем Эндимион полностью

Эндимион

О, гордецы! Сверкают их короныФальшивым блеском. Отворят загоны,И блеющее стадо их суетТраву съедает, изводя на нетЛюдские пастбища. — Какое горе!А то, бывает, с тупостью во взореГлядят на подожжённую лисицу,Что опаляет спелую пшеницуНадежды нашей. От совиных глазВпадают в страх — но прежде и сейчасИм дарят люди красные одежды,Меж тем как венценосные невеждыСебе же аплодируют, и любыИм эти одуряющие трубы,И пушки, салютующие разом,Что мощно оглушают слух и разум,Подобно тучам, что во время оноНад стогнами гремели Вавилона,Упрёки на халдеев извергая.Ужель везде лишь маска золотаяВеличье воплощает? — Не везде:Величье там, где к трону и к звездеНа крыльях терпеливых вдохновенныхИ чудом волхвований неизменныхВыносит нас. Мы царствуем, покаНас лестница ведёт под облака,И мы восходим, наблюдая вновеВселенную в её первооснове,Где сонмы Сил над Роком древнегубымСвященный дух со рвением сугубымВ огне, в воде, в эфире берегут.Как молчаливый храмовый сосуд,Они хранят любое время года.Но нам немногих явлена природаТаких, что украшают небосвод,Таких, чья щедрость руку подаётЦерере нашей, — чувства наполняяДуховным счастьем; точно так, до краяИ пчёлы мёдом наполняют соты.Клянусь враждой, в которой сводят счётыНичто и Мирозданье, Аполлон,Что эти Силы — даже легион —Слабее, чем Сестра твоя младая.Приходит ночь, и, ярко расцветая,Сестра твоя с улыбкой мягкой, скромнойНа трон садится, словно он, огромный,Не ей принадлежит, и ты, Поэт,Не ею очарован был, и светНе лили звёзды, ожидая вместе,Пока Сестры послания и вестиК ним не придут в сандальях серебристых.Луна! Ты тени патриархов истыхВ дубравах древних повергаешь в трепет.Луна! Еще сильней блаженный лепетВетвей старинных при твоем вниманье;Мир не умрет: ему твоё лобзаньеДарует жизнь; и в сновиденьях странныхТелицы грезят о больших полянах;И горы поднимаются: им надоДобиться от тебя хотя бы взгляда.И есть убежище; была б ты в силе,Твои глаза б его благословили,Но плотны плющевые перевитья,И королёк, лишь глядя из укрытья,В тебя влюблён. Даруешь облегченьеТы устрицам: ведь при твоём свеченьеСпокойнее им дышится и спитсяВ домах жемчужных. Верность без границыТебе хранит великий Океан.Богиня Теллус чует, как титанЧело в неё с ворчаньем упирает.О где ты, Цинтия? Где обитает,В зелёной ли, в серебряной беседке,Твоя краса? Ты плачешь… слёзы едкиИз-за того, кто сам в тебя влюблен,И слёзы льет, — и ты сама, как он,Вздыхаешь… Виден свет во мраке ночи,Что излучают Весперовы очи.Ужели то — любовь? Она — она!Но как она несчастна, как бледнаНа бесконечной сини Посейдона!Однако отчего морское лоноВ любовных блестках? Сыплют их деревья,Как будто волн великие кочевьяЗачаровать решили. С давних порСпособен приласкать влюбленный взорИ сверху вниз лететь в водовороты,И, по пути заглядывая в гроты,Пугать акул с восторгом безоглядным,Слепить глаза им светом беспощадным.Не знай же, роскошь, ни конца, ни края!Живи, любовь, наставница благаяБлужданий странных! Где бы красотеНи обитать — внизу, на высоте,В воде, в горах, во тьме или при свете, —Ты — проводница лучшая на свете!Ты сил Леандру прибавляешь, фея,Через Аид ведешь певца Орфея,Ты умягчаешь грубого Плутона,Ты лунный свет вонзаешь с небосклонаВ морские воды — и зовёшь в тоске:«Эндимион!» На золотом пескеНашла Латмийца бедная Луна,И яркий свет умерила она,Заметив, как он бледен. И при звёздахВдохнул он с наслажденьем свежий воздух,И оживился; свой закончив путь,Меж раковин прилёг передохнутьИ сладких брызг попробовать с улыбкой,Что выбили ему из глади зыбкойРыбёшки шаловливыми хвостами.И вот Аврора светлыми рукамиСняла с востока розовые шторыИ воздух обмахнула ими, взорыБросая мягкие; и через мореШагнуло утро; ветер на простореДохнул, и, вспыхнув, точно огонёк,Эндимион, как прежде, одинок,Продолжил путь. Он долго шёл, и всё жеПовсюду видел он одно и то же:Вокруг пространство пенилось — мертвее,Чем сказки и фантазии Морфея:Заржавленные якоря и латыВоителей, погибших здесь когда-то;Был руль галерный брошен с небреженьем;Валялась ваза там с изображеньемИстории, отмеченной забвеньем, —В ней бражники не видели напиткиС Сатурновой эпохи; гнили свитки,Написанные языком небеснымПерволюдьми земли; в тяжеловесномСтрою скульптуры грубые стоялиНапоминанием о Никте. Дале —Скелеты человека, обезьяны,Слона, орла, скелет Левиафана.Не убери их вовремя Диана,Эндимион скончался бы от страха,Но от её спасительного взмахаОн ожил и пошёл неторопливо,Вникая в бесконечные извивыСвоей души, охваченной пожаром.«Скажи, Луна, наверное, недаромМеня тревожишь ты? Ещё ребёнкомЯ не закатывался плачем звонким,Когда смеялась ты. Меня, как брата,По небесам водила ты когда-то;И яблок я не смел нарвать, бывало,Пока ты щёки им не охлаждала;Молчал ручей, не пели водопады,Пока не ликовали наши взгляды;Зазеленеть и лес не мог вовеки,Пока твои не поднимались веки;И не решался начинать я сева,Пока не просыпалась ты, о дева;Я помню: в пору летнего цветеньяОдна ты моему внимала пенью,К моим цветам росистым поспеша.И песня не бывала хороша,Пока тебя не славила. Все боли,Все радости свои — твоей лишь волеЯ научился подчинять сызмлада.Я повзрослел, но всякая отрадаТебе посвящена в моем сознанье;Гора — долина — древнее сказанье —Река — струна — застольная беседа —Лихой скакун — блестящая победа —И подвиги великие — и пляски —И звук рожка — и пир — и женщин ласки, —Всё это — ты, Владычица Ночная!Торжественная песня и шальная —Всё это — ты! В минувшие годаЯ грезил о бессмертии, когдаВеликая Природа, как могла,Лелеяла мой сон и берегла.И вдруг любовь пришла ко мне, Светило,И бездна счастья душу поглотила.Пришла любовь, и твой померкнул свет.Но — не совсем: ты шла за мною вслед,Владычица, и ныне с новой силойДовлеешь мне. Молю тебя, помилуй!И зренья не лишай меня, кумир,По-своему взглянувшего на мир!Прости за то, что мысленно с тобоюРасстался я, чтоб жить своей судьбою! —За то, что славлю я с недавних порНе только твой серебряный убор!»Внезапно страх покрыл, как полог снежный,Покрыл и заморозил тонкий, нежныйРосток его страдающей души:Он в небе не увидел Госпожи!Но тут же с удивлением во взглядеУ океанской изумрудной гладиОн старика заметил на скале.В ногах у старика и на земле —Сплошь водоросли бурые лежали.Он в синем был плаще, что покрывалиТаинственные знаки; и казалось,Что магия вздыхала и скрываласьВ тяжёлых складках. Это были знакиЗатишья, шторма, шёпота во мраке,И берега пустынного, и грота,Песков зыбучих и водоворота.И были в знаках скорость и движенье,Скольженье, погруженье и круженье.Кита, что обозначен в виде точки,Там видели в природной оболочкеПри взгляде на символику; а рыбы,Малютки-рыбы, показать могли быУстройство глазок. И Нептун-владыка,И свита вся, от мала до велика,На синем одеянье красовались.Морские девы томно извивались.Жемчужный посох был у старика,Над книгою склонённого. ПокаЧитал старик, Латмиец терпеливоС почтеньем ждал. Часы неторопливо,Как облака над морем, плыли, плыли…И старец поднял голову, и былиЧерты его безжизненны. Похоже,Он ничего не видел. Только — что же? —Внезапно он очнулся, брови вскинул,И словно два волшебных плуга двинул,И те вспахали ясное чело.Он улыбнулся — весело, светло,Как будто возродил душевный пламень,Как будто отвалил тяжелый камень,Когда свершил немыслимое дело,Не знавшее ни меры, ни предела,О коем был не в силах и не вправеПоведать и задумчивой дубраве.Он бодро встал, забыв свои лишенья,Сорвал с себя морские украшенья,И молвил он, и эхо повторило:«Придёт ко мне утраченная сила!И я усну спокойно, без кручины,И на лице разгладятся морщины,И молодым я стану снова, снова!Клянусь, Нептун, пронизан до основыЯ новой жизнью! Знаю: вскоре, вскоре,Расставшись со змеиной кожей горя,К сиренам поплыву я длинновласым,И буду я внимать им, сладкогласым.Потом гигант возьмет меня за руку, —Он у ключей Сицильи терпит муку, —Потом на север полечу ледовый,И вознесёт меня фонтан китовыйНа облак чёрный; и в провал бездонныйНа молнии отправлюсь разветвлённой,И твердь пробью, и сердцем возликую,Как окажусь по сторону другую!Я счастлив! Сестры, — вы, которых троеСпасибо за послание благое!Я славлю всех богов, причастных к чуду,За то, что старцем больше я не буду!»Латмиец страх почувствовал в избытке,И жарко молвил он, как будто в пыткеНа дыбе смертной бился, умирая:«Неужто здесь, в холодном этом крае,Я встречу день, когда мой рок со мноюРасправится полярною волною?Иль на песке застынут отпечатки,Свидетели последней нашей схватки?Иль, может, смерть порвет меня на части,Предаст огню гееннскому и пастиСвоей огромной рыбы чародейской?О, гнусный ад! О, промысел злодейский!Ужель сгорю? О нет, в борьбе с гееннойЯ докричусь до неба непременно!О Тартар! Мнится, только что, сейчасЯ обнимал её; любимый гласБыл сладок, словно плод; и губы девыЛобзал я лишь недавно. Где вы, где вы,Снопы былого счастья? На стернеПоникли вы, и сам я в тишинеЦелую ноги смерти. Свой приветУжели не пришлёт любовь? На нетОн свёл бы силу чары окаянной.Клянусь оленем, вскормленным Дианой,Любовь… уже идет издалека…Какое дело мне до старика!» —Так молвил он, и тут же сердце сжалось.Волною тёплой накатила жалость:Он горе стариковское увидел.Ужель он сердце скорбное обидел?Ужель обидел старческие мыслиНасмешками, которые навислиНад ним, седым, опаснее угрозы?Да, было так; и сам он пролил слезыРаскаянья, и рухнул на колени,И хлынули потоки сожалений,И молвил старец, их не отклоняя:«Встань, юноша, я Фебом заклинаю!Я знаю, чем ты дышишь, и тем болеСочувствую твоей душевной боли.Ты открываешь створы той темницы,Что на мои усталые зеницыДавила слишком долго. Посетитель,Сюда ты послан как освободитель,Хоть этого не знаешь. Не печалуй:Я — первый друг Любови миновалой.Да, не люби ты силы неизвестной,Скорбел бы ныне я, в сей час чудесный.Но диво небывалое случилось:Тебя увидел — кровь разгорячилась.Казалось мне, что век мой догорает,Но сердце новое во мне играет,Танцует, как твоё, — и я за этоТебе открою все свои секреты,Открою все как есть, не завтра — ныне».Дух молодой, — пусть в старческой личине,Ушеё с Карийцем он, и за спиноюОгромной океанскою волноюСледы их смыло, и, расправив плечи,Старик промолвил: «Прошлое — далече,Оно за гранью бытия земного,И, не вздыхая от пережитого,Поведаю и радости, и горе.Когда-то я рыбачил здесь, на море,И все заливы были мне знакомы.И день, и ночь я в море был, как дома.Я с чайками морскими подружился,Под ураганом ночевать ложилсяНа голых скалах — и в минуты этиЯ спал, не помня ни о чём на свете.Довольствовался тем, что жизнь давала.И так тысячелетье миновало.Тысячелетье! — Кто-то уничтожитВсё это взглядом грандиозным? СможетСтолетия, оставшиеся сзади,Смахнуть, что грязь, с кристальной водной глади,Увидеть лик в зерцале водоёма,В котором всё до чёрточки знакомо?Нет, я не раб, как был я в годы оны.Мой долгий плен и тягостные стоны, —Потоки грязи илистой и мрачной, —Я уберу с поверхности прозрачной,И я ещё вернусь к восторгам юным!Ах, я не пел, не прикасался к струнам.Я в юности жил скудно, одиноко.Вздыхало море тяжко и глубоко.Метались чайки с безнадежным крикомМеж хлябей двух в отчаянье великом.Порой меня дельфины развлекали;И золотом, и зеленью сверкалиТам существа, не знаемые мною.И если море жадною волноюПорою по мою ревело душуИ, всю громаду страшную обруша,Меня на дно, как щепку, увлекало,То доброе чудовище нырялоИ, справившись с бездонною пучиной,Наверх меня тащило. Но вершинойВсей этой жизни был — покой. Без мерыБыл счастлив я под сводами пещеры.Нептунова я гласа ждал оттудаИ волновался в предвкушенье чуда.Был вечер летний тёмен. В челнокеЯ берега держался, вдалекеПастушьей дудки слушал переливыИ блеянье овец без перерыва.И летний день был тёмен, и, однако,Его рожденье видел я из мрака:Я ждал, когда небесные воротаОткроются — и ляжет позолотаЭтонова на волны. На рассветеТащил из моря и сушил я сетиИ отдыхал; соседям, бедным крайне,Ежерассветно отдавал, и втайне,Я часть добычи. Люд не ведал местный,Кто этот благодетель неизвестный,И чистый пляж забрасывал цветами.Чем был я недоволен и мечтамиК чему стремился — гибели навстречу,Которая блуждала недалече?Когда б не ты… Хотелось постоянноМне высших привилегий Океана —Хотелось мне свободы абсолютнойНа всех его просторах. Я, беспутный,Блуждал порой меж тем и этим светом,То жить хотел, то умереть. При этомЯ трудно уживался с остальнымиНевнятливыми тварями земными.Неполным мне казалось наслажденье,Сначала в совершенном удивленьеГлядел вокруг, о многом забывая,И вдаль меня несла волна живая.И как-то я решился, наконец:Как новооперившийся птенец,Со страхом я устроил испытаньеШироким крыльям своего желанья.Я был свободен! Увидал я всюдуМорского дна бесчисленные чуда.Но говорить о них я не намерен:Ты сам их видел — в этом я уверен, —К тому же и в лице твоём печаль,Ты жаждешь знать подробности едва ль.Я свой рассказ начну без предисловья.О горе, горе мне с моей любовью;Зачем, зачем, прекраснейшая Сцилла,Главк полюбил тебя? Какая силаВлекла его из дали чужестранной?А я любил любовью необманнойТу, что была пугливою такоюИ уносилась птицею морскою,И острова, и мысы облетала,Где Геркулес рассказывал, бывало,Историю — извилистее Нила.Моя голубка вдаль полёт стремила.Глядел я вслед — и чувство нарастало.И страсть моя невыносимой сталаИ вспыхнула, от горя пламенея,Так, что довольной быть могла б Цирцея,Ужасная волшебница! Я взоромИскал дочь Феба над морским простором,И остров Эя ночью чудотворнойМеня окутал силой необорной.В беспамятстве я стал добычей рока.И сумерки уже теснил с востокаГрядущий день, когда пришёл в себя я.И небеса от края и до края,И свежий лес рассветом пронизало.И где-то рядом лира прозвучалаИ смолкла, — и кусты прекрасной розыРаздвинулись, — и разом смех и слезыМне брызнули в лицо. И, словно сети,За кои я бы отдал всё на свете,И даже кущи рая, — полонилиМеня слова девичьи; право, былиРосе они подобны. И коснулсяТут слуха голос нежный: «Ах! Проснулся?Хоть слово, заклинаю Купидоном,Промолви мне! В страдании бездонномЯ слёз фиал наплакала, наверно.Я думала, ты умер. Ах, как скверно!Но ты живой! До капли источуСеребряные слёзы: я хочуТебя уговорить, чтоб ты остался;Тогда я не исчахну. ОказалсяТы в холоде, мечтая о тепле?А может, в небесах и на землеТебе улыбки светят безотказно,Прекрасные, как яблоки соблазна?Я для тебя нарву их». — И от сластиДуша моя сдалась верховной властиЕё речей заветных — и подкраласьОна ко мне так близко, что казалось:На шаг она поближе подойди,И сердце остановится в груди!Латмиец! Ничего не утая,Поведал обо всех соблазнах я.Не восклицай же, оценив их силу:Ужели позабыть возможно Сциллу?С ней смертный совладать не в состоянье.Амброзия была в её дыханье!Я жил, как в сказке, — и легко, и звонко.Она меня, как малого ребёнка,Среди цветов баюкала. ПотокВчерашней жизни замер. Я не могЕй сердцем и умом не покориться,Но только в чувстве мог я раствориться,Не отвечая на призывы звона,Что издавала арфа Амфиона,О милой Сцилле мне напоминая.Когда, одежды неба обновляя,Блестящий Феб являлся в час вечерний,Среди цветов, и веточек, и тернийЯ обретал сознанье. Без заминкиЯ отправлялся в гости по тропинкеК лисицам, белкам и стадам оленьим,И птицы с их сладкоголосым пеньемВнушали чувство светлое печали —И я был счастлив! Ты позволь, я далеСменю свой тон и буду строг сугубо,Как властный жезл Плутона, — или губыСожгу себе, ведя рассказ неспешный,Как небо превратилось в ад кромешный.Что ж, на заре проснулся я однажды;Алкал я, умирая, как от жажды,Её любви… Но пусто было рядом!И, как стрела, напитанная ядом,Меня досада злая поразила.На поиски — терпеть не стало силы —Пошел я в лес. И вдруг под сенью кедраОтчаянье свои разверзло недра.Я задрожал, я страх почуял сильный:Повсюду стон раздался замогильный.Нутро земное тяжко громыхнуло,И будто сила некая толкнулаМеня на тропку, что сбегала крутоВ долину тёмную. — И в слух мне лютоВонзались вопли, становясь тем резче,Чем к пламени, синевшему зловеще,Я ближе подходил с моей кручиной.Оно меня, как острый взор змеиный,Зачаровав, отправило в чащобу,И там я, испытав и страх, и злобу,Среди чудовищ, коих было тыщи,На вырванном корявом корневищеЕё увидел. Буйное собраньеПлясало с визгом, хохотом и бранью;Оно клыки и зубы обнажало;Сулили смерть язвительные жала;И гады здесь шипели и лоснились,Какие и Харону б не приснились.И женский взор, жестокий и стеклянный,Тиранствуя, владычил над поляной.И женщина, командуя оравой,Там потрясала палицей корявой,И с окриком внезапным и гортаннымОна швыряла чудищам поганымСверкающие гроздья винограда,И с топотом вокруг толкалось стадо,Прося ещё. И, усмехнувшись едко,Она, представь, омеловую веткуИз чёрного фиала окропила.Собранье застонало и завыло,Как будто ожидало смертной казни.И ветку подняла она; в боязниЧудовища взмолили о пощаде,Но женщина с презрением во взглядеИм брызнула в глазищи маслом чёрным.И с криком, с коим по путям неторнымИдут порой страдальцы пилигримы,Уроды, волхвованьями томимы,Распухли жутко, каждого распёрлоОт кончика хвоста — по грудь — до горла.Вдруг — тишина; и, как под ураганом,Промчавшимся над сборищем поганым,Где в воздухе, уныньем напоённом,Борей, казалось, борется с Пифоном,Исчезли все — но то была не буря:То женщина, чело своё нахмуря,Их изгнала кивком одним небрежным.Но чу! С весельем диким и безбрежнымСатиры, фавны вырвались из ночи.Быстрей кентавры были бы не в мочиСвершить набег разбойный. И с поклономТам выступил громадный слон. Со стономПромолвил он: «Великая БогиняВсех горестей, что мир терзают ныне!Закрой, молю, навек мои зеницыИ тем избавь от тягостной темницы!Не возвращай мне власти, и короны,И воинов клыкастых легионы;С женою разлучи меня, с детьми,И силу, и здоровье отними, —И отними весь мир — земной, чудесный,И отними весь мир — иной, небесный, —Мне не страшны ни горе, ни тоска —Была бы только смерть моя близка.И радостно умру я в те минуты,Как упадут мучительные путы.Пускай умру на холоде в конце я,Внемли, Богиня! Смилуйся, Цирцея!»Услышал имя — и в одно мгновеньеЯ замер в ледяном оцепененье,И правда, словно сабля, полоснула,И гибель наконечником блеснула.Мой бедный дух, что страху покорился,В пещере ночи сгинул, растворился.Ужасным было это пробужденье!И ненависть, кошмары, отвращеньеТам учинили надо мной расправу,Деля трофей. И в дикую дубравуЯ побежал. Три дня я был в дороге,И вдруг — она, вся в ярости. О боги!И до сих пор не в силах дрожь унять я,Тот хохот вспоминая и проклятья:«Где розы? Где пушок чертополоха? —Из них бы няньку вылепить неплохо:Пускай она в тебе души не чает,Пускай тебя, мой лакомый, качает,Служа тебе усерднее и рьяней, —Ты слишком нежен для моих касаний!Пускай поёт неслыханные песни,Пускай на грудь, стократ моей чудесней,Она повесит голову в печали.А что же дале, дале, дале, дале?Мелькнет пустяк — всего тысячелетье! —И рок, — здесь не могу не сожалеть я, —Прервёт сие бессмертье. В эмпиреиЛети над морем, голубь! На тебе яИ пёрышка не трону. В тяжкой мукеЯ чую приближение разлуки». —«Так мы должны расстаться?» — «Да, и вскоре.Но прежде чем меня оставишь в горе,Поплачу я, тебя благословляя.Бессмертна — помни! — плоть твоя живая:Ты — небожитель. Но, любя сердечно,Я потому прощусь с тобой навечно;И молодость любя твою, и силу,Я предопределю тебе могилу.Придёшь ты в край, где ширью плещут воды,И минут годы, годы, годы, годы,Но, старясь, ты на путь не ступишь веки,Которым все уходят человеки,Но десять тысяч лет, я обещаюПрочахнешь ты, пока не завещаюЯ косточки могиле неизвестной.Прощай!» — И обеззвёздел свод небесный:Волшебница исчезла. О пощадеВзмолиться даже олимпийцев радиЯ не успел; и с песнею военнойОтчаянье вступило в бой с геенной.Но кто-то мне дорогу указал,И я пошел, — я спорить не дерзал, —И вышел к морю в месте незнакомом,И море стало мне родимым домом,И всякий раз, входя в его прохладу,Я чуял благотворную отраду,И с волнами в ту пору ежечасноЯ был готов сражаться сладострастно,И ликовал в лихой моей скорлупке,И кости были целы и не хрупки.Здесь, юноша, я выплакаться жажду,И как не плакать? Между волн однаждыУзрел я нечто в ужасе великом,И это нечто было мёртвым ликом,И то была возлюбленная Сцилла!Цирцея! Ведьма! Прoклятая сила!Невинной мстишь за то, что я когда-тоЛюбил её? — Ничто тебе не свято!И волосами с яростью упорнойИграли волны, как травою сорной;И с нею, мёртвой, с ней, такой холодной,Помчался я вперёд по глади водной,И прилетел к хрустальному чертогу,И подошёл к жемчужному порогу,И двинул створы дивного портала,И в зал вошёл под своды из коралла,И было там безлюдно и печально,И царствовал там холод изначально,И вдруг… — Но пусть отселе в продолженьеТвое заговорит воображенье —Я Сциллу в нишу положил — и скрылся.И стан мой стройный вскоре искривился.И молод, и красив на зависть многим,Я стал ничтожным, старым и убогим.А дале… Впрочем, надо ли про это?В дальнейшей жизни не было просвета,И чтоб не довели мои реченьяТебя, мой друг, до умопомраченья,Я расскажу, какой помог мне случайОт чёрных чар волшебницы могучейИзбавиться наполовину. РядомСидел я как-то с бурным водопадомИ со скалы вдали заметил судно,Что продвигалось медленно и трудно.Оно исчезло вдруг за горизонтом,И выстроились тучи грозным фронтом;Заныли ветры. С собственной тоскоюСтарик Эол не справился. МорскоюИграя пеной, вздыбленные водыВ небесные её бросали своды.И вот кораблик снова показался.Он меж валов беспомощно метался.Пел ураган то басом, то дискантом.Матросы тщетно лазали по вантам,А остальные выли и стонали.И бездны пасть увидел я в финале.Они б спаслись, однако старикиКоманды отдавали, вопрекиМоим советам. О, со страстью всеюГееннопорожденную ЦирцеюЯ проклинал, ведь прямо на глазахТам люди погибали, и в слезахЯ вглядывался в бешеное море,Бессильно повторяя: «Горе! Горе!» —Но книгу с жезлом над волной морскойВнезапно кто-то старческой рукойМне протянул — и с плачем я склонилсяИ принял те сокровища, схватилсяЗа палец было — но, увы мне, телоУшло на дно. А небо посветлело,И шторм утих, и потеплело явно.Благоговейно, трепетно и плавноЛистать я начал влажные страницы.Отрадно было в чтенье погрузиться,В пространные вникая рассужденья.Я всё забыл, как в сладком наважденье,И чтению тому отдался весь я,И взоры поднимал я в поднебесье,И вновь читал, и каждую АтласомЯ поверял строку, но с каждым часомВсё легче становилось злое бремя.Надежда мне блеснула в это времяС тиранством кончить. Слушай со вниманьем,Ведь ты — порука сим обетованьям."У моря, одинокий и несчастный,Он проживёт, протянет срок ужасный —Тысячелетье. С истеченьем срокаСкончается он так же одиноко.Судьба не ждёт, судьба гнетёт и нудит.Вода убудет, и вода прибудет,И не умрёт он, пусть, не без кручиныПостигнув волхвования глубины,Иль, отыскав слова для выраженьяЛюбого звука, формы и движенья,Когда все вещества и состояньяПоймет он до конца, до основанья, —Он не умрёт. Он в счастье и в несчастьеСмиренно должен пребывать во властиБлагочестивости. И всем влюблённым,Погибшим в океане разъярённом,Дарует он гробницы постоянство.Проникнет Время в мрачное пространство.Труды созреют. Юноша чудесныйПридет, ведомый силою небесной,И выслушает старца, и деяньяОн завершит иль смерть как наказаньеПознают оба вслед за неуспехом"». —«Итак, — Эндимион сказал со смехом, —Мы — братья-близнецы с судьбой единой.Какой же подвиг я с отвагой львинойСвершить обязан? Правда ль, если двинуСвоим путём, когда тебя покину, —Конец обоим?» — «Видишь над волнами, —Ответствовал старик, — алеет пламя,Которое играет и искрится?То бедной Сциллы вечная гробница;И там же схоронил я всех влюблённых,На гибель ураганом обречённых,Пока я сам — невольник». — И вперёдСтарик с Латмийцем двинулись. Под сводВошли высокий. — Ах, с годины славной,Как море подчинил Нептун державный,Таких чудес не знали во вселенной.Вообразите: поле, Марс надменный,Недвижный взгляд, спокойное дыханье,Ни трепета в рядах, ни колыханья,И воинов суровых легионыПостроены в железные колонны.Представьте также: люди ряд за рядом,Плечом к плечу легли на землю рядом. —Так любящие вечно отдыхалиОт радости земной и от печали.И сколько было их, в молчанье строгомПредставших перед юным полубогом!Но их уста краснели, точно розы:Ни злая смерть, ни все её угрозыЗдесь не имели силы, безусловно.И были все причёсаны любовно,Лежали руки мёртвых одинако —Напротив их сердец. «Начнём, однако, —Сказал старик, дрожа от нетерпенья,Как ветвь осины; в радостном смятеньеОн книгу рвал и всякий миг прощальныйСопровождал молитвой погребальной.И свежий ветер уносил с разбегаОбрывки текстов, словно хлопья снега.И обернул он вкруг ЭндимионаСвой тёмно-синий плащ, и упоённоЖезлом взмахнул он девять раз. — Дела яТебе отныне перепоручая,Клубок прошу распутать этой нитки,Где узелков и петель — в преизбытке.Нежней тяни! Молю не без причины:Ведь эта нитка — тоньше паутины.Закончил? Всё? Конец моей тревоге?Красавцу покровительствуют боги!Вот раковина. Надпись мне не явна.Прочтёшь её? Читаешь? Вот как славно!Мы спасены, клянусь Олимпом! НынеЖезл преломи в присутствии святыни:Той лиры, что стоит на пьедестале».И стало так. Мелодии воссталиИ тут же стихли; звуки колыбельнойВ тиши увяли. — «Книжными клочкамиОсыпь меня меж мёртвыми рядамиИ брось на мёртвых рваные страницы,О, юноша! И… нечто совершится!»И снова мир был флейтой упоён.От Главка отошёл ЭндимионИ сделал всё, как тот просил. МгновенноТот юношею стал, и в драгоценнойКоралловой предстал он диадеме.Казалось, гранями искрился всемиТам бриллиант. Над девушкой прекраснойСклонился Главк, и слёзы над несчастнойОн пролил — ах! — и здесь вздохнула Сцилла,И в ход пошла вся колдовская силаЭндимиона. Нимфа ото снаДля жизни пробудилась, как весна!И возрождали в краткие моментыСтраниц волшебных мелкие фрагментыДругих страдальцев — Феб вот так же точноКолдует над поляною цветочной.Бессильно смерть рыдала в склепе тесном,Когда Латмиец манием чудеснымВсех оживил. Да, любящих на ложеСражала смерть, свои злодейства множа,Но стоило сегодня им проснуться,Живой к живому начинал тянуться,И ближние искали в те мгновеньяВ их радости своё благословенье,К Эндимиону обращая взоры.Веселью хмель проник и в мозг, и в поры.И расцветали пышными цветамиСимфонии; нездешними листамиБожественные звуки лепетали;Вино блаженства двое выпивали,И было радо небо голубоеЖелание их выполнить любое,И, сбиты с толку щедростью небесной,Они бродили парой бессловесной,Ловя в глазах друг друга пониманье.Бог возрожденный крикнул: «До свиданья!Нептуну-повелителю — почтенье!» —Взирала Сцилла в кротком удивленье,Когда, за Главком вслед идя и минувРяды колонн, недвижных исполинов,Они пришли под своды изумруда.И там вождя приветствовали всюду,И лето посылало вызов срочный,И, как в часах бежит ручей песочный,Так ласточек слетались мириады,Так лебеди слетались к водопаду.Счастливый край был солнцем озарён.Блестели скалы. С четырёх сторонВлюблённые на место прибывали.Друг друга видя, шагу прибавляли.И лица их от радости светились,И взоры их от влаги серебрились:Гуляя на свободе, на просторе,Так ветры не волнуются и море,Как люди волновались при свиданье,Что смертный описать не в состоянье.Все двинулись вперёд. Из виду скрылисьБереговые знаки. СтановилосьВсё многолюдней в голове колонны,А хвост колонны таял неуклонно.Блеснуло утро первыми лучами.«Нептунова обитель — перед нами!» —Главк объявил влюблённому народу,И тот, шумя, направился к восходу.И с каждым шагом новые строеньяИх взорам открывались в отдаленье.Дворец блистал янтарной желтизною,И всяк был счастлив, словно лист весною,И шёл вперёд; богатство ослепляло:Там воздымались своды из опалаНа яшмовых колоннах, а просветы —Кораллами пылали. И всё этоВпивали взоры жадно; нарасталаИх жадность с приближеньем: не бывалоЧертога выше, и длинней, и ширеИз тех, что есть, из тех, что были в мире.Он посрамлял дворцы и павильоныНиневии, Мемфиса, Вавилона!Итак, великой армией пафосскойВлюблённые прошли под аркой броской,Напоминавшей радугу ИридыПо цвету, по размеру и по виду.Вошли во двор. В ворота золотыеПридворные спешили. ГромовыеВдруг раздались раскаты. Как спросонокГлаза неоперившийся орлёнокПрищуривает утром, так вельможи,Заслышав гром, глаза смежили тоже,Но, приоткрыв, с орлиной остротойОни рассвет увидели златой.И вдруг на троне тёмно-изумрудномНептун явился в окруженье чудном:Любовь и Красота за ним, крылаты,Проследовали в пышные палаты.Сколь моря видно при сплошном покоеС высоких мачт, Нептунов зал такоеПространство занимал. Подобно сводам,Что строит небо, наклоняясь к водам,Так воды, от Нептунова престолаВзметаясь ввысь, стекали сводом долу,Как в ураган, Зевесом возбуждённый.И вдруг покой, безбрежный и бездонный,Настал вокруг, и тучки под водою,Грозя людскому зрению бедою,Зажглись, не зная меры и границы,Зажглись в четыре солнечных зарницы,И вечер запылал в небесном поле.В зелёно-золотистом ореолеСидел Нептун; и, как покой озёрный,Где лишь индеец в лодочке проворнойПорой мелькнет, — так воздух разливался,На коем облак чётко рисовался,На коем возвышались цитаделиЭфирные; влюблённые гляделиНа пышный купол, затаив дыханье,На золотую сферу. Их мечтаньеПрервал сигнал Тритона, и сиреныЗапели, вкрадчивы, проникновенны.Повел Владыка моря головою,Крылом Любовь махнула и росоюНектарною влюбленных окропила.Со спутниками Сциллу поманилаК себе Венера. У подножья тронаПоцеловала нимфу восхищённо.«Державная корона, скиптр державный! —Венера молвила. — Владыка славный!Ты вовремя, о Царь, принес обетыНаяде. Погляди! — В ответ на этоВладыка прослезился в умиленьеИ Главку дал своё благословенье. —Эндимион! Как прежде, носишь путыЛюбви? Ужасно! С самой той минуты,Как встретилась с тобою на земле я,Ни времени, ни силы не жалея,Служу тебе. И что ж, при всех заботах,Ты смертен и по-прежнему в тенётах?Ещё чуть-чуть терпенья для успеха;Иначе я — всего лишь неумеха.Неверный глаз, тщеславье, пустословье —Враги всего, что связано с любовью.Среди незрячих зрячая, читалаЯ знаки неба. Ах, когда бы знала,Поведала бы тайны всех времён…Любовь придёт, и ты, Эндимион,Надейся, жди. В грядущей жизни новойПрибудь, прошу, хоть в месяц твой медовыйТы на Цитеру — остров мой чудесный.Мой Купидон, Адонис мой прелестныйПодружатся с тобой!» — Эндимиона,Что ей внимал коленопреклонённо,Она благословила. Он же кроткоБогине внял, как песне зимородка.И пред Владыкой грянуло веселье.Нектар потек — о, сладостное зелье! —В протянутые чаши. То и делоВино лилось без меры и предела.В сплетеньях лозных — раковина, лира.Придя в восторг от огненного пира,Лоза листвою пламя разжигала,А Купидон, сей повелитель зала,Смеялся и шутил. Шипели струи.Мелодии! Гирлянды! Поцелуи!Кого, кого здесь выберут, прославят,Кого здесь лучшей парою объявят,Кого осыплют листьями? — ПотешноЗаспорили. Великий грех, конечно,Хромым стихом описывать всё это,Но ты, о Муза, не кляни поэта:Пусть завершит поэму торопливо.Внезапно стихли все — и переливыОтдельных гамм влились в мотив напевный,В высокий гимн. «О, Царь пучины гневной!Стихий ты сонаследник, брат Зевеса!Морской волны гигантская завесаПеред тобою падает. ГранитамГрозишь ты, Царь, трезубцем знаменитым;Дрожит утёс. Ты место речке горнойНаходишь на груди своей просторной.Ты скал приоткрываешь основанья.Почувствовав твоё негодованье,Твой враг Эол скрывается в пещере.Сверкнёшь короной — и несут потериНасупленные тучи. Круг твой ближний,Которого на свете нет подвижней,Тебя влечет по морю в направленье,Откуда Феб заводит песнопенье,Сдержав коней у неба на пороге.Твои привычки — сдержанны и строги.Гулять, как мы, великий пахарь моря,Не твой обычай. Но с теплом во взореТы соблюдение холодных правилНа день отставил.Предстало ныне всё твое величьеВ ином обличье.Восторгам нашим от преображеньяНет выраженья! Покой разлейте;Отдайте предпочтенье лютне, флейте;Пускай труба умолкнет! Всуе, всуеДождей апрельских благостные струи,Звон эолийской тетивы Любови, —Они, увы, в самой своей основеДля нежного приятия ВенерыГрубы сверх меры,И всё же, пусть она, не став к нам суше,Нам глянет в души! Дитя! Едва тыПошлешь улыбку — все тревоги сняты.Взмахнул крылом — и тучи убежали,Которые нам смертью угрожали.Ты — светлый дух, который всех дороже!Ты — бог биений, повелитель дрожиИ грудей, обнажённых и прекрасныхВо вздохах страстных!Ты — чудный свет во тьме и затемнительТы света в свете! Сладкий отравитель!Здесь кубок твой, что полон яду, с жаждойПьёт каждый, каждый!И губы Матери твоей…» — Но хорыШум заглушил, когда златые створыОткрылись вновь и в зал внесли титана,Седого патриарха Океана,Сидевшего на троне. С верным стадомПроститься он хотел последним взглядом,А после в грот навеки удалитьсяИ возмечтать. — И вздрогнули сестрицы,Морские девы, увидав картину:Дориду и Нерея взяв на спину,Их пенный вал восславил океанский.Играл на лютне Амфион Фиванский.Дельфиниха под ним была увитаВетвями лавра. — Всякий АмфитритуХотел увидеть в перлах — и хотелосьИм увидать Фетиду. ЗавертелосьВсё пред Эндимионом; закачалоОт близости бессмертного начала.И он закрыл глаза в изнеможенье,Но обострило боль воображенье.«Венера! Где ты? Где твоя опора?Я умираю… Скоро, очень скоро…Твой голос слышу…» — И сомлел у тронаНептуна. Нереиды сокрушённоНад ним склонились… Тщетно! Их искусствоНе привело Эндимиона в чувство:Он спал. Тогда они толпой печальной,Латмийца подхватив, дорогой дальнойЕго к беседке понесли хрустальной.Пока они влекли его в печали,Сии слова в душе его звучали.Светили звёзды, звукам помогая:Эндимион! Любовь моя благая!Мне, никшей перед собственной судьбою,Бессмертье завоевано тобою.Восстань же! Не успеет голубицаВскормить птенцов — в просторы без границыМы улетим. О, пробудись, любимый!Проснулся он. Покой невыразимыйЦарил вокруг. Вот озеро, дубрава.Прохладу навевающие травыНад ним запели, и, охвачен сном,Забылся он в убежище лесном.

Перейти на страницу: