Эндшпиль Маккабрея

— Хватит! — вскричал я, ежась. — Довольно. Остальные заголовки я мог бы сочинить сам. Подобное мне хорошо известно и к истории искусства не имеет ни малейшего отношения. Моя работа касается Старых Мастеров, и публикуюсь я в «Берлингтон Мэгэзин» — я сноб иной породы, нежели этот ваш Крампф, наши ученые тропы не пересеклись бы ни за что.

— Понимаю.

Ничего он не понимал, но скорее бы умер, нежели признал это.

Расстались мы в обычной суматохе неискренности. Он по-прежнему выглядел молодо — но все же не так молодо, как на первый взгляд. Я пешком отправился домой, опять в задумчивости.

Джок подготовил к моему возвращению «сотэ» из куриной печени, но желудок мой не был расположен к пиршеству. Вместо этого я сжевал банан и примерно треть бутылки джина. После чего немного вздремнул, забылся ненадолго сном, сложив руки и отплыв в страну грез. Дрема, знаете ли, — наинасущнейшая подмога в неприятностях. Для меня она подменила собой доброго, мудрого, пахнущего табаком и облаченного в твид английского папочку, которые имелись у прочих мальчишек, когда я учился в школе; с таким папочкой можно было разговаривать о всяком в долгих пеших походах по холмам; и он бы грубовато сообщал вам, что «парень право имеет только на одно — стараться изо всех сил» и «ты должен быть мужчиной», и учил бы ловить форель на муху

Мой папа был не таков.

Сон порой заменял для меня этого мифического человека: я зачастую просыпался успокоенный, получив добрый совет, — тревоги улеглись, долг ясен.

Но в этот раз пробудился я совершенно неосвеженным, и никакие хорошие вести не изобиловали в моем мозгу. Не возникло, изволите ли видеть, уютного ощущения теплой твидовой руки на плече моем — лишь застарелая боль от джина в основании черепа и смутный привкус собачьих испражнений во рту.

Помню, я сказал:

— Хей-хо, — слушая, как суетится в стакане «алка-зельцер». Попробовал испытать на себе воздействие чистой рубашки и умытого лица; стало чуточку лучше, но различные прыщики мелких хлопот по-прежнему гноились. У меня выработалась нелюбовь к совпадениям, и я не выношу умненьких молоденьких американских полковников, особенно если военная форма им не по фигуре.

В те дни я был живым и беззаботным пареньком, всегда готовым приветствовать контроверзу ради наслаждения умелым преодолением ее. Оттого я и тревожился тем, что тревожусь, если вы меня понимаете. Ощущение неминуемой кончины должно преследовать тех, у кого запор, а у меня вообще-то оного не наблюдалось.

Когда я возник на пороге комнаты уединения, Джок протянул мне жесткий конверт: его доставили, пока я спал. Рассыльного Джок обрисовал лишь как «длинный потёк мочи в котелке». Джок недрогнувшей рукой предложил ему на кухне пинту пива, и та была отвергнута с некоторой бестактностью.

Автор письма — суда по всему, помощник личного секретаря чьего-то еще постоянного под-секретаря или кого-то вроде — утверждал, что им получены инструкции предъявить мне требование (или наоборот, я уже забыл) явиться в Кабинет 504 одного из новых правительственных кварталов поуродливее в 10.30 следующего утра и там встретиться с неким мистером Л. Дж. Присядом.

А у меня, надо заметить, лишь два основных правила ведения собственной жизни, как то:

Правило А:Мои время и услуги — в полном распоряжении клиента в любое время дня или ночи, и никакие хлопоты не велики, если можно послужить интересам других людей.

Правило Б:С другой стороны, трахни меня в мозг, если на этот счет мне попробуют трахать мозги.

Я протянул записку Джоку.

— Это недвусмысленно подпадает под действие Правила Б, не правда ли, Джок?

— Напрочь подпадает, мистер Чарли.

— Там указано десять тридцать?

— Ну.

— Стало быть, разбуди меня в одиннадцать.

— Ладно, мистер Чарли.

Воспрянув духом от такого проявления индифференции, я прошелся до «Вирасвами» и глубокомысленно набил себе утробу барашком с карри и «чапати» с маслом. Изумительно одетый швейцар, как обычно, отдал мне изумительно военную честь в обмен на самую сверкающую полукрону, что я только обнаружил у себя в кармане. Почти даром. Когда у вас депрессия, ступайте и найдите себе того, кто отдаст вам честь.

Карри, по моему ограниченному опыту, — такое вещество, от которого женщинам немедля хочется лечь в постель и предаться любви; мне же после него хочется лечь в постель и сбросить с желудка тяжесть. Удивительно тяжеловесное вещество это карри.

Я многострадально довлачил свою ношу до постели, и Джок принес мне виски с содовой для остужения кроветока. Некоторое время я почитал «Нищету историцизма» Карла Поппера, [64] после чего уснул и видел уклончивые виноватые сны о пенджабских полковниках в охотничьих войлочных шляпах.