Эндшпиль Маккабрея

Мартленд сделал в своей повести паузу, и я не стал его торопить: ибо это очень плохие новости — если миллионер сходит с ума, страдают люди беднее его. Я так озаботился, что, не подумав, дал Мартленду выпить. Роковая ошибка — ему полагалось нервничать и дальше. А так, стоило ему насосаться старым знакомым соком, он преисполнился было самоуверенности, и фигура его снова приняла обычную, раздражающе помпезную осанку. Как же его, надо полагать, презирали собратья по офицерскому корпусу, наблюдая, как он угрозами и лизанием задниц всползает по ступеням карьерной лестницы. Но вместе с тем, не следовало забывать, что он опасен — и гораздо умнее, нежели выглядит или говорит.

— Мартленд, — сказал я через некоторое время, — вы сказали, что ваши наймиты выследили меня сегодня утром до Спинозы?

— Именно. — Бодро, чересчур бодро. Он явно снова ощутил в себе силы.

— Джок, мистер Мартленд рассказывает мне выдумки. Шлепни его, пожалуйста.

Джок продрейфовал из сумрака, нежно освободил Мартленда от бремени стакана, склонился и милостиво уставился ему в лицо. Мартленд вытаращился на него в ответ, широко распахнув глаза и даже слегка приоткрыв рот. Это ошибка — открытый рот. Огромная лапа Джока описала в воздухе полукруг и хлопнула Мартленда по щеке, отдавшись звонким эхом выстрела.

Мартленд спланировал над подлокотником софы и остановился только у деревянной стенной панели. Некоторое время посидел там; его крохотные глазки сочились слезами ненависти и страха. Рот его, теперь закрытый, корчился — полагаю, он считал зубы.

— Сдается мне, с моей стороны, быть может, это глупо, — сказал я. — То есть убить вас — достаточно безопасно, это как бы свяжет все концы навсегда, не так ли, а просто-напросто делать вам больно — от такого в вас только разыграется мстительность.

Я дал ему некоторое время подумать, осознать все мерзкие подтексты.

Он подумал. Осознал. И наконец выжал из себя тошнотворную ухмылку — зверское зрелище, скажу я вам, — встал и сел снова.

— Я не стану держать на вас зла, Чарли. Осмелюсь сказать, вы считаете, что я заслужил небольшой порки за сегодняшнее утро. Вы по-прежнему не в себе, я имею в виду.

— В ваших словах что-то есть, — искренне признал я, ибо в его словах что-то было. — У меня сегодня состоялся длинный день, наполненный хандрой и увечьями. Если я немедленно не лягу, вероятнее всего, я вынесу крайне ошибочное суждение. Спокойной ночи.

С этими словами я вымелся прочь из комнаты. Рот Мартленда снова открылся, когда я закрывал дверь.

Краткая восхитительная сессия под тёплым душем, пробежка дентальным средством вокруг старых бастионов слоновой кости, дуновение детской присыпки «Джонсонз» тут и там, нырок под одеяло — и я снова сам себе голова. Идиотский отход Крампфа от сценария тревожил меня, возможно, сильнее, чем покушение на мою собственную жизнь, но я чувствовал: нет ничего такого, о чём с большей выгодой я не смогу потревожиться завтра, кое, как широко известно, просто новый день.

Я выполоскал из сознания все заботы несколькими страницами Фёрбэнка  [40] и бережно и любовно отплыл в страну грёз. Сон для меня — не просто отключка: это весьма позитивное блаженство, кое следует вкушать с наслаждением и знанием дела. То была хорошая ночь; сон нежил меня, словно знакомая пикантная любовница, у которой в запасе всегда есть новое удовольствие, коим можно удивить пресытившегося возлюбленного.

Волдырям моим тоже было значительно лучше.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Семь утра на солнечных часах,

Склон холма в жемчужинах росы…

«Пиппа проходит» [41]

Я восславил Джока весёлой песней, едва он пробудил меня, но души в декларацию не вложил. На самом деле утро настало в десять, как обычно, и Аппер-Брук-стрит была попросту мокра. День скрипел на зубах, моросил и лип к телу, а небо несло в себе цвет мышиного помёта. Пиппа осталась бы в постели, и ни одна сонная улитка в здравом уме не стала бы всползать ни на какой тёрн. Моя чашка чаю, обыкновенно струящаяся, как нежный дождик с небес, на вкус была — что клюка стервятника. У канарейки, похоже, случился запор, и она одарила меня угрюмым взором, а не привычной строфой-другой песенки.

— Мистер Мартленд внизу, мистер Чарли. Ждёт уже полчаса.

Я зарычал и натянул на голову шёлковую простыню, забуриваясь обратно в материнское тепло, где никто не может сделать вам больно.

— Посмотрели б вы на его рыло, куда я его стукнул, — любо-дорого, честно. Всех цветов.

Это меня проняло. День может предложить, по крайней мере, хоть что-то. Вопреки здравому смыслу я поднялся.

Полоскание, полдекседрина, кусочек тоста с анчоусами и халат от Шарве — всё это в указанном порядке — и я был готов к любому количеству мартлендов.

— Веди меня к этому своему Мартленду, — распорядился я.