— Где тут ошибка? — Зайцева презрительно скривилась и ткнула в меня толстым пальцем. — Вы посмотрите на него!!! Пришёл на важнейшее комсомольское собрание и сидит как… как… как барин!
— Тогда уж как босяк, — поправил я косноязычную девицу, привыкшую говорить лозунгами. — И какая разница, как я сижу, если вы всё решили ещё до того, как я рот открыл?
— А ты считаешь, что достоин того, чтобы тебе давали слово? — снова взглянула на меня Ирина Олеговна, словно помоями облила. — Преступникам и невеждам не место в нашем советском государстве!!!
— Вы бы со словами были поосторожнее, а то так и сесть можно, — мило улыбнулся я. — Вы хоть понимаете, на кого сейчас прыгнули?
— Семён! — хлопнула рукой по столу Яковлева. — Не хами!
— Угомонись, Чобот, — лениво поддержал её Виталий Чернов, комсорг одиннадцатого «А», где учился Хомяк, впрочем, не отрывая глаз от Сикорской. — То есть Чеботарёв.
— Я бы на вашем месте не мне рот затыкал, а думал, как за соучастие не загреметь. — Я пожал плечами, — Потому что уважаемый представитель райкома комсомола только что заявила, что в Союзе советских социалистических республик нет места для товарища Сталина.
— Ч-кх-го?! — вот теперь всех проняло, и на меня уставилось девять пар обалдевших глаз. — Чобот, ты чего несёшь?!!
— Понимаешь, Роман, — повернулся я к полностью обалдевшему Ерёмину. — Если взять учебник истории и прочитать о молодости Иосифа Виссарионовича, то там чёрным по белому будет написано, что в своё время вождь не смог поступить в духовное училище, потому что не хватало знания русского языка. А из семинарии его исключили за неявку на экзамен. То бишь он вполне может быть причислен к тем самым невеждам, которым в Союзе не место. А кроме того, прекрасно известно, что в своё время и Ленин, и Сталин не брезговали экспроприациями, хоть сами в них и не участвовали. А уголовный кодекс, что советский, что имперский, толкует это одинаково — разбойное нападение совершённое группой лиц по предварительному сговору. И не надо мне говорить, что это были деньги исключительно буржуев. Да, они пошли на благое дело, дело революции! Но это не меняет самого факта преступления.
— То есть ты пытаешься сказать… — немного пришла в себя Зайцева, но всё равно не могла выразить мысль ясно, да я и не дал, легко перебив её.
— Я пытаюсь сказать, что за каждым, даже самым великим человеком, могут водиться не самые благовидные деяния. — И демонстративно закинул ногу на ногу. — Революцию не сделать в белых перчатках, это понятно. Так что лично я уважаю риск, на который шли товарищи, тот же Камо, например. Но он чётко понимал, что делает, и в итоге был арестован, бежал, был снова арестован и приговорён к четырём смертям. Не за революционную деятельность, а именно за экспроприации, а говоря юридическим языком, за разбой. Делает это его плохим коммунистом? Категорически нет! Делает ли моё прошлое меня недостойным звания комсомольца? Тут сложный вопрос, однако есть нюанс. На самом деле вы вообще не с того начали, и сегодняшнее решение ко мне как таковому никакого отношения не имеет.
— Погоди, Чеботарёв, погоди! — схватилась за голову Яковлева. — Ты меня совсем запутал! Что значит, не имеет?!
— Да на самом деле всё просто, — я мягко улыбнулся. — Ведь, рассматривая мою кандидатуру, на самом деле вы решаете судьбу всего комсомольского движения в нашей школе. А может, и гораздо шире. Будет ли оно достойно продолжаться или превратится в полную профанацию.
— А ты не много на себя берёшь?! — зло сощурилась окончательно пришедшая в себя райкомщица. — Кто ты вообще такой, чтобы обсуждать личность товарища Сталина?! Как смеешь…
— Я гражданин Страны Советов, — я снова перебил её, без улыбки уставившись прямо в глаза тяжёлым взглядом. — Обладатель полноты власти в нашем государстве, если вы не забыли принцип демократического централизма и о социально-политическом единстве общества.
— Лишь коммунистическая партия является… — попыталась было вставить слово работница райкома комсомола, но я снова её прервал.