Энергия заблуждения. Книга о сюжете

Миронова, распоряжающаяся в Белогорской крепости как хозяйка имения, реальна: коменданты крепостей в степях с инородческим населением жили как герои Купера среди индейцев. В Мироновой Пушкин дает все же некоторые черты Простаковой – в ее пренебрежении к мужу и строгости к населению: кто-то пустил лошадь в огород Мироновой и за это получил вознаграждение – постой офицера.

Отсутствие подписи Пушкина под повестью при ее опубликовании тоже как бы притишает значение повести, это как бы анекдот из давно прошедшего – рассказанный каким-то стариком, который будто бы знаком с Сумароковым и сам писал стихи.

Масштаб произведения уменьшен.

Несмотря на возражение Вяземского, что Гринев не мог оказаться в армии, если его документы были предназначены для гвардии, что кажется очень убедительным, но помещик Симбирской губернии Гринев мог интересоваться башкирскими степями. Это заинтересованность деловая, которая, например, была у деда Аксакова и у Льва Толстого.

Методы укрощения восставших окраин в повести смягчаются показом екатерининского дворца и его быта.

Дворец Екатерины был дворцом больших карьер и больших опасностей. Когда во времена Гринева один очень красивый дворянин приехал ко двору и поразил всех красотой, то он очень скоро был убит тут же, во дворце, на случайной дуэли. Этот случай прекратил очень возможную карьеру человека, который мог бы попасть в мужской гарем Екатерины.

Так вот, когда мы смотрим в небо через телескоп, то мы как бы укалываем небо; мы усиливаем свет отдельной звезды, но ограничиваем поле видения.

Исторические романы в пушкинское время и, может быть, даже частично во время молодого Тургенева как бы поворачивали зрительную трубу наоборот. Они показывали наш быт с планетной точки зрения; делая все более кратким, более – если хотите – изящным и даже менее реалистичным. Это было небо без созвездий.

В то же время реалистичность и Пушкина, и Толстого основана на замене общих планов большим количеством крупных планов. Для того чтобы сделать эту мысль доступнее, я снова укажу на раннюю повесть Толстого «Метель».

Повесть – результат восприятия стихийного явления с разных точек зрения, разными глазами.

Мы замечаем, что свидетель бурана, человек, который мог погибнуть в этой стихии, все время меняет сани, в которых он едет, и положение тройки в обозе.

Эта разность точек видения, поиски ее, езда с разными ямщиками; а они радуются, когда барии слезает, бог с ним, пусть возьмет свои вещи вместе с ответом, ответственностью за него.

Разной опытности люди разно воспринимают стихию: старые ямщики курят во время нарастания вьюги —

– более и более реально показанной, – так как сам путник показывается все время в разных точках бурана; эти перемещения реальны, реальны лошади, которые везут, реальны колокольчики разно настроенные, разно звучащие; разна утомленность людей, различна устойчивость их лошадей. Рассказчик молод, крепок, он хочет во вьюгу снять сапог с ноги, но для него это подвиг; для ямщиков это быт.

Повесть учит читателя видеть мир; укрупнить мир; это был показ видения в самый страшный момент.

«Метель» учит спокойствию; это толстовское открытие; на этой вещи от записи сцен, от этнографической записи, он пришел к новому построению сюжета. Сюжет дается не как поиски интересного, необыкновенного, он становится способом видения; видения как бы структуры вселенной, как бы ее грозности.

Вот так, может быть неожиданно, эпиграфы «Капитанской дочки» и через описание метели, бурана в степи и встречи с вожатым переходят на «Метель» Толстого, ибо это как бы поиски видения среди множественности точек зрения, поиски единства взгляда; оно само изменяется, познавая изменяющийся мир.

После кавказских очерков и повестей, написанных совсем молодым человеком, после системы очерков, названных «Севастопольскими рассказами», Толстой сможет показать войну 1812 года; люди знают, что они делают; и мы знаем, что они должны делать.

8. В жизни все монтажно, только нужно найти, по какому принципу

I. «Дневник» Толстого

Все книги мои начинал писать весной; для других людей неважно, а мне хорошо.

Сегодняшняя весна как бы неудачна; человек берет тему, погода все время меняется. Снег то идет, то тает, то снова взбирается на елки, и не поймешь, то ли это апрель месяц, то ли рождество.

Но жизнь прекрасна тем, что она продолжает изменяться, все время другая.

Многое, что я здесь написал, будет казаться повторением, будет казаться ненужным.

Люди сейчас увлеклись терминами; такое количество новых терминов, что этого не выучить, будучи даже молодым человеком, во время отпуска.

Я хочу вернуться к старому человеку, старшему по времени рождения, – Чернышевскому.

Как-то Толстой писал про пего: познакомился; он умен и горяч; – в жизни идея только тогда ясна, когда она доведена до конца.

В это время Чернышевский как-то растерянно писал о Пушкине несколько статей подряд. Это растерянность находчивости, или, если хотите, открытия.