Энергоблок

— Хорошо! — Палин почувствовал, что перестает владеть собой. — Возьмем кусок дерьма и бросим его в котел с борщом. Несъедобно? Думаю, спорить не станешь... Теперь иначе. Растворим ту же массу дерьма в некотором количестве воды и — в тот же котел... Есть разница?! Нет! Качественной разницы нет. В этом весь фокус... Бесспорно выпадение радиоактивного осадка. И чем мощнее разбавление, тем шире факел загрязнения морского дна...

Алимов криво усмехнулся.

— Ты остряк, Володя. — В глазах промелькнула задумчивость. Сказал заговорщически: — Я тебя понимаю. Ты отвечаешь в первую голову. Но ведь, в конце концов, отвечаю и я. И с меня главный спрос... Положение безвыходное — стране нужна энергия! Нефть... Валюта...

«Что ты мелешь!.. — думал Палин. — Настоящую энергию ты выдашь не ранее, чем через полгода. И после ввода блока спецхимии».

Алимов виновато развел руками.

— Звонил начальник главка Торбин. Приказал пускать блок...

— Вот и выходит, что я кругом дурак! — в сердцах сказал Палин, вставая с кресла.

Алимов вскочил. Выбежал на палас. Усиленно нюхая воздух, тряс Палину руку, приговаривая:

— Ну что ты, что ты! Ты у нас зубр дозиметрии!.. — А глаза просветлели и искрились, и в них читалось: «Конечно же дурак... Дурак! Воистину дурак!»

И все же Алимову показалось, что невольный выкрик Палина в финале означал капитуляцию. «И слава богу! Слава богу!..»

2

Дома вечером Палина не покидало то же самое чувство, которое родилось в нем сегодня утром, а к концу дня как бы развернулось и окрепло и ощущалось им как-то особенно внове. Да, да. Это потому, что он увидел вдруг всю картину в целом и понял, определил свое место в ней. И место это не из последних... Нет, не то, чтобы это его воодушевляло, нет. Волновало другое: он все же кое-что может сделать, чтобы помешать содеяться злу... Он это хорошо теперь видит... И не имеет права бездействовать...

«Ах, как жаль, что бросил курить! — с сожалением подумал он. — Сейчас бы насосался дыму, слегка успокоился... Обдумал...»

Палин в нетерпении прохаживался по своей четырнадцатиметровке, которую наконец выгадал себе на двадцать третьем году семейной жизни. Он вдруг остановился и, вспомнив, что у него уже год свой домашний кабинет, с видимым удовлетворением осмотрел обстановку: диван-кровать, крытый старым, купленным еще там, за хребтом, темным шерстяным ковром, на стене, над диваном, собственноручной работы чеканка — портрет Курчатова, поперек — двухтумбовый стол, стул от гарнитура, который утащил к себе из большой комнаты, на короткой стене — самодельный стеллаж с книгами, томов шестьсот. Художественных и технических, примерно, пополам. На скрипучем паркетном полу серая паласная дорожка. Все.

Он стоял посредине комнаты в старой, много раз штопанной, но зато очень привычной полосатой пижаме и смотрел на портрет Курчатова.

— Игорь Васильевич... — тихо произнес Палин. — Ничего не могу поделать... Сегодня я вижу все и не могу молчать...

Курчатов смотрел на него остро, испытующе, и Палин услышал вдруг его бодрый голос:

— Даешь открытие!

— Даю, Игорь Васильевич... С запозданием, но открыл в себе... — он хотел сказать «гражданина России», но смутился и тише обычного добавил: — Открыл я в себе, Игорь Васильевич, нечто...

В это время в комнату вошла Соня, жена Палина. Толстая, небольшого роста, с заплывшей жиром шеей.

— Ты с кем это тут говоришь? — спросила она писклявым голосом. Маленькие водянистые глаза ее из-под вздувшихся подушечками век, словно из амбразур, смотрели с беспокойством и подозрением. — Ты что, Вова?

Он вдруг ощутил досаду, что надо и ей объяснять все сначала, но затем одернул себя: ведь жена, и ей можно с любого места, хоть с конца... И жгучее чувство вины перед нею вдруг заполнило душу. Именно он и такие, как он, виноваты в том, что его милая, молодая, красивая Софьюшка стала вот такой...

Многое изменила в ней болезнь, но вот привязанности к нему, любви к нему не изменила. И он, порою думая об этом, переполнялся теплом и нежностью к ней, и благодарностью, что она есть, живет в постоянной борьбе с недугом и еще где-то берет силы на заботу о нем и сынишке

Нет! Удивительно стойкий, прекрасный человек его жена! Ему захотелось сказать ей эти слова, но что-то остановило его, он спрятал глаза и, смущенно улыбаясь, похлопал себя по бокам, ища по старой привычке коробку сигарет. Вспомнил, что бросил курить, махнул рукой...

— Видишь ли, Сонечка, они снова хотят лить распады в воду... — сказал он возможно мягче и с огорчением подумал, что все равно неясно, что все надо объяснять: в воду — какую воду... А у него в голове уже все заладило, неохота прерываться...

— В какую воду? — писклявым голосом спросила Соня, с любопытством глядя на мужа. Прошла, села на диван-кровать. Пружины натужно скрипнули. — В какую воду?.. Снова кашу завариваешь?!