Я вздохнул. Что с него возьмешь, беззлобного. Он и свое отдал бы еще легче, чем мое взял. Понравилось, и все тут, велик ли грех, он тут со мной уже две недели деньги расшвыривает, ящик этих часов прогулял небось.
— Сколько тебе лет, Саня? — спросил я.
— Двадцать девять, — ответил он с обидой. — Жениться вот думаю, пора. Не посоветуешь?
Это было полтора года спустя.
А тогда солнце дробилось радугой в пропеллере. «Аннушка» протарахтела, снижаясь и скользя, качнула крыльями и села на реку, вспоров два веера алмазной пыли. Летчики в собачьих унтах и цигейковых куртках закурили и пошли к избушке угоститься рыбкой.
Саня хлопотал: чай заварил индийский, выставил субудай — малосол из свежей, вчера вынутой из проруби нельмы, с солью, уксусом, перцем и чесноком, подарил им по глухарю: с летчиками надо дружить, чтоб прилететь хотели, от летчиков много зависит.
Я помог ему таскать кули и связки в самолет.
— Заблудился, значит? Бывает. Хорошо еще, что нашелся. Тайга — это тайга.
Летчики пахли одеколоном, мылом, отутюженной одеждой. Цивилизацией. Невероятно чистоплотны и ухожены были летчики. Неужели и я в городе такой.
Самолет подпрыгнул и полез вверх. Я прилип к иллюминатору. Саня стоял у крохотной избушки посреди белой вселенной и махал рукой.
Летчики, молодые ребята при белых рубашках и галстуках, перекрикивались через шум мотора и смеялись о своем.
Солнце сплющивалось и вплавлялось в горизонт — малиновое, праздничное, вечное. Закат расцветил снега внизу буйной карнавальной гаммой.
Игарка замигала издали гирляндами огоньков, провешивающих порт и улицы. Встреча произошла без формальностей — да и вообще никакой встречи не было. Инспектор госпромхоза убедился, что никто ничего неположенного не приволок, разгружать было уже поздно — грузчиков не было, механик зачехлил мотор, закрыл на ключ дверцу, опечатал ее своей печатью, а инспектор — своей. У всех были свои дела и своя жизнь.
Я сидел в гостинице летчиков и смотрел по телевизору антивоенный митинг в Лужниках. Парок слетал в морозный воздух от единого дыхания десятков тысяч людей.
В коридоре дежурная наставляла по телефону мужа, чем кормить детей.
Летчики хвастались своими женами и пили за семьи — они были командированы сюда из Красноярска.
Смешной внук шамана. Пропавший учитель для детишек таежных школ. Твоя совесть и твой страх оказались сильнее твоего разума и веры.
Разум человечества, наверное, должен быть равен его совести. Люди не могут отрешиться от дел — кто ж за них все эти дела сделает. Кто ж, кроме нас самих, поведет нас дальше, преодолевая все опасности, вплоть до самых страшных.
Телевизор показывал антивоенные выступления по всему миру.
Десятки и сотни тысяч лет мы боролись. Боролись с холодом и голодом, хищниками и болезнями. Из бесконечных глубин пролег наш путь — путь борьбы за жизнь; умение бороться за нее живет в нас от пращуров, оно сидит в наших генах. От опасности не спрячешься, не пересидишь ее — у нас нет выбора, кроме победы.
Я отпечатал под копирку письмо ему и оставил с просьбой во всех московских магазинах «Старой книги». Авось ведь выберется еще. Надо бы встретиться, договорить.
Вечные вопросы
— В чем смысл жизни?
— Для этого надо сначала ответить:
во-первых, — что такое жизнь вообще, в масштабах Вселенной;
во-вторых, — что такое жизнь человеческая, в частности;
в-третьих, — что такое смысл;
в-четвертых, — почему его надо искать.
Разговор этот происходил при обстоятельствах, не совсем для того подходящих: ночной берег, мартовское полнолуние, луч поисковой фазы реанимобиля «скорой помощи».
…Сознание спящих в комнате отдыха фиксировало трансляцию, не давая сигнала проснуться, когда команды к ним не относились, — реагируя лишь на номер своей машины и фамилию своего врача.
— Десять тридцать два! Доктор Звягин, на выезд. Утопление.
Сели на койках, словно включенные, как и не спали.
— Утопление — поедем быстренько, — ровно сказал Звягин, выходя в коридор. — Возьми термос с чаем, Гриша.
История была довольно глупая, как и все подобные истории.
Милицейский патруль, проходя ночью по набережной, услышал сильный всплеск и бултыхание. Бросившись к решетке, увидели в лунном свете расходящиеся круги и голову, раз-другой показавшуюся на черной зеркальной поверхности, где дробились редкие золотые змейки фонарей.
Проклиная раззяву, один — хороший пловец — вмиг содрал с себя форму и прыгнул в обжигающую ледяную воду.
Ему удалось почти сразу поймать тонущего за одежду и подтащить к гранитному спуску. Второй по рации сообщил о происшествии, и уже дежурный в центре вызвал к ним «скорую».
Когда звягинская бригада прибыла на место, приходящий в себя утопленник трясся и вяло отплевывался мазутистой водой, а его спаситель, одевшись, махал руками и делал приседания, чтобы согреться.
— Что ты искал в реке, ныряльщик? — ободряюще спросил Звягин, таща с Гришей к машине парня, с которого лили ручьи.