Энигма

Мать и сын вновь обсудили вопрос, сообщать ли в лондонскую полицию. В конце концов было решено подождать до утра, когда, возможно, разъяснится вторая энигма исчезновения мисс Парсонс. Миссис Филдинг спала очень плохо. Проснувшись в пятый или шестой раз в начале шестого в субботу, она решила отправиться на машине в Лондон. Приехала она туда еще до девяти и полчаса вместе с Питером снова осматривала квартиру в поисках хоть какого-нибудь намека. Вся одежда ее мужа как будто была на месте, и ничто не указывало на внезапный отъезд. Она в последний раз позвонила мисс Парсонс в Путни. Никто не ответил. Этого было достаточно.

Тогда миссис Филдинг сделала два предварительных звонка. За несколько минут до десяти она разговаривала с министром внутренних дел, которого застала еще дома. Совершенно очевидно, дело не ограничивалось всего лишь чисто криминальными возможностями, и она чувствовала, что любая огласка крайне нежелательна — по крайней мере прежде, чем полиция проведет полное расследование.

Несколько минут спустя охота наконец была твердо передана в профессиональные руки.

К вечеру субботы им удалось прояснить картину, хотя тайна по-прежнему осталась тайной. С помощью соседки мисс Парсонс вскоре отыскали у ее родственников в Гастингсе. Она была глубоко потрясена — у Филдингов она проработала почти двадцать лет — и ничего не могла понять. Когда мистер Филдинг уходил накануне, вспомнила она, он спросил, в портфеле ли некоторые документы, которые ему понадобятся на заседании правления. Она была твердо уверена, что он из дома отправился прямо в Чипсайд, где собиралось правление. Дневной швейцар ответил полицейским, что не слышал адреса, сказанного шоферу такси, но джентльмен выглядел совсем как всегда — только «порядком торопился».

Мисс Парсонс тут же вернулась в Лондон и отперла шкафчик с картотекой. Паспорт лежал на своем обычном месте. Ей ничего не было известно ни об угрозах в письмах или по телефону, ни о недавних получениях больших сумм из банка, ни о приготовлениях к дальней поездке. В его поведении на этой неделе не было ничего сколько-нибудь из ряда вон выходящего. С глазу на глаз со старшим суперинтендентом, которому было спешно поручено вести расследование, она сразу же заявила, что идея «другой женщины» была «абсолютно нелепой». Мистер Филдинг был предан жене и был подлинно семейным человеком. За все восемнадцать лет, пока она была его личной секретаршей, ей не приходилось видеть ничего, что могло бы даже отдаленно указывать на супружескую неверность.

К счастью, дневной швейцар обменялся несколькими словами с шофером такси, пока тот ждал Филдинга, и настолько верно описал его наружность, что к середине дня шофера удалось найти. От него неожиданно было получено доказательство, практически исключавшее амнезию. Он хорошо помнил этого пассажира и был тверд в своих показаниях. Он отвез его в Британский музей, а не в Чип-сайд, Филдинг с ним не разговаривал, а всю дорогу читал не то газету, не то документы из портфеля. Шофер не мог вспомнить, вошел ли он в музей, так как его внимание почти сразу же отвлек новый пассажир, едва Филдинг с ним расплатился. Но вскоре этому нашлось доказательство в самом музее. Старший гардеробщик тут же предъявил портфель — он был отмечен как невостребованный, едва музей закрылся в пятницу. Его вскрыли, как положено, — но в нем оказались только экземпляр «Тайме», документы, приготовленные для заседания правления, и несколько писем, относящихся к приему избирателей ближе к вечеру того дня.

Миссис Филдинг сказала, что ее муж в известной степени интересовался искусством и даже время от времени покупал для коллекции спортивные эстампы и картины, но она абсолютно не знала, какая причина могла привести его в Британский музей… даже если бы он был в этот день совершенно свободен. Насколько ей было известно, за все время их брака он ни разу не бывал там. Гардеробщик, принявший портфель, казалось, был единственным служащим музея — переполненного обычными толпами июльских туристов, — кто вообще вспомнил Филдинга. Возможно, тот просто вышел через северные двери и поймал другое такси. Это в известной мере походило на поведение человека, знающего, что за ним следят, и почти неоспоримо — на поведение человека, который безоговорочно решил не оставлять никаких следов, куда он направляется.