Enjoy the silence (СИ)

К сожалению, со своими прогнозами я нереально проебался. Через три дня Том позвонил мне из больницы, куда доставили нашу подругу. Её руки были исполосованы лезвиями, что заставляло моё сердце разрываться на тысячи частей. Я смотрел, как она лежит в душной палате с перебинтованными предплечьями, и неглубоко дышит, вдыхая кислород из полупрозрачной маски на её лице. Я винил всех: её отца, проебавшего свою жизнь, органы опеки, не уследившие, что она осталась фактически сиротой, того ублюдка из тату-салона за то, что окончательно разрушил её мир, Руфь, за то, что она оставила её, хотя была её лучшей подругой… всех, кто когда-либо причинял ей боль и прокладывал дорогу сюда. И в первую очередь себя самого за то, что не увидел этого. Не почувствовал её боль. Впрочем, выходя из палаты, я цепляю взглядом Томаса, облокотившегося на её постель и беспокойно дремлющего. Он безвылазно просидел там вплоть до того момента, пока Фэйт не выписали и не отпустили домой с условием посещения психиатра раз в неделю. Он реально не выходил из этой палаты практически ни на минуту. Я видел, как его ломает без заветной дозы, помнил про уёбков со стволами, которые могут поджидать его за каждым поворотом… но в то же время я понимал, что ему есть ради чего жить. И что Фэйт, пусть и превратившаяся в то время в безликого призрака с бледными губами, просто не должна пропасть, когда рядом есть он.

В тот момент я вспоминал, как всё было год назад, и не верил, что это происходит с нами. Почему прошлое кажется таким светлым и прекрасным, и почему сейчас всё вдруг померкло, утягивая нас в пучину отчаяния? Я невольно вспомнил, как Руфь и Фэйт однажды вечером сидели у меня, обдолбавшись марками и так восхитительно искренне смеялись под Nazareth, негромко играющих из колонок. Честно признаться, когда Руфь была с нами, Фэйт казалась куда счастливее. Они понимали друг друга. Да что уж там, Руфь всех понимала, так или иначе, хоть и не умела контролировать свои эмоции и понимать людей настолько, насколько ей хотелось. Пусть я и не помнил прошлую весну, но я помню, что тогда с нами был человек, не дававший нам провалиться в эту пропасть, в эту темноту, конца которой не видно. И когда её с нами не стало, то мы потихоньку начали терять себя. Как же это вообще произошло?

Увы, беда не приходит одна и, видимо, жизнь решила вбить нам эту истину в самую подкорку. Ещё через пару недель Грубого поймали на наркоте. Его отец совершил волшебство, отмазав его от копов, вот только после того случая Грубый появился на публике с охуительным фингалом под глазом, а после этого и вовсе пропал, перестав отвечать на звонки и сообщения. Я иногда проходил мимо его дома, пристально вглядываясь в окно, за которым располагалась его комната. Но ни разу на моей памяти там больше не горел свет.

Кайл здорово сблизился с малознакомым нам Рикки, который постоянно ошивался рядом. Они были как кураторы Анонимных Алкоголиков друг для друга. Только без трезвости и взаимопомощи. Взаимное саморазрушение с элементами какой-то на удивление пидорской привязанности друг к другу. Не то, что мне было не похуй на то, с кем общаются мои друзья, но этот тип раздражал меня до скрежета зубов. Его дебильные свитера в клетку, щенячьи глаза и татуха Guns and Roses на левой руке. Кто вообще набивает татухи с названиями групп? Не знаю, может, я и правда ревновал Кайла, который всё больше времени проводил с этим мутным парнишей и его друганами с соседнего квартала, а может мне искренне не хотелось, чтобы он связывался с подобного рода ебланами. Впрочем, подозрения мои оправдались, и вскоре Рикки въебался в фонарный столб, сев пьяным за руль отцовской «Хонды». Не знаю, почему это событие так подкосило Кайла, но он в тот же грёбаный вечер сорвался так, что я понял — это в последний раз. Больше не было того Кайла, который прошёл ёбаный Ад реабилитации, три месяца существуя словно в тюрьме. Не было того Кайла, который до последнего держался, стиснув зубы. Это был лишь едва-заметный чёрный призрак со зрачками размером с целые галактики, не помнящий ни себя, ни всего того, что было важным для него.

— Привет, дорогой!

— Привет, мам. Как дела у вас?

— Ремонт делаем. Сейчас вот стену в гостиной перекрашиваем. Я решила купить деревянные рамки для фотографий, будет немного этнический стиль. Папа в гараже что-то мастерит, даже не знаю, что он задумал, — смеётся она, — а ты-то как? Что новенького?

— Да всё по-старому, ма. Работаю, существую, копчу небо. Как сестра?

— Вот вечно ты не рассказываешь ничего! Хорошо она, Барни так вырос, встретишь на улице — не узнаешь! Совсем взрослый стал!

Я затягиваюсь косяком, частично пропуская мимо ушей очередной рассказ про племянника.

— Ма, я спросить хотел.

— Конечно, что такое?

— Когда я к доку начал ходить?

— В конце июня, — моментально выпалила она, изменив тон на куда более серьёзный, — а что?

— Да ничего. Просто вспоминаю всякое.

— Что именно? — конечно, я не видел её сейчас, но мне показалось, что она ощутимо изменилась в лице.