Энн Виккерс

Энн жила в гостинице, такой же убогой и унылой, как отель «Эдмонд», но зато могла принимать в своем номере близких друзей-Пэт Брэмбл, Мальвину Уормсер и двух-трех бывших коллег по Корлиз-Хук. Гостиница была отрадно дешевой. Энн понимала, что пробудет у Арденс считанные дни, и откладывала деньги. Арденс не скупилась: Энн получала восемь тысяч в год, а не три, как в Рочестере. Энн хотелось сорить деньгами, она подолгу стояла перед витринами, любуясь туфельками из змеиной кожи и шляпами от Тэлбота. Но больше, чем покупать вещи, ей хотелось попутешествовать полгода или спокойно отдохнуть вдали от учреждений и казенных бумаг, в которых страдания человеческой души сводились к двум-трем цифрам. Энн опять захотелось узнать, существует ли еще личность по имени Энн, способная любить, совершать глупые поступки, или остался лишь одушевленный автомат, именуемый мисс Виккерс. Она продолжала работать у мисс Бенескотен, следуя изречению «поживиться за счет египтян» и вопрошая себя, а не была ли и хваленая деятельность Моисея довольно подлым мошенничеством. Но, как бы то ни было, каждую неделю ее счет в сберегательном банке приятно увеличивался на девяносто долларов. Не проходило дня, чтобы Энн не мечтала вырваться отсюда, не говорила себе, что пора позволить себе роскошь уйти самой, пока ее не уволили. В доме Бенескотен было достаточно поводов для раздражения. Арденс бывала то резка, то, в умилении перед собой после очередного благодеяния, приторна, точно перезрелый банан. В доме случались скандалы. Дворецкий (настоящий англичанин из Стилтона) никак не мог решить раз и навсегда, кто же Энн — прислуга или «из благородных» (Энн и сама этого не понимала, но ее это меньше заботило, чем дворецкого). У мисс Бенескотен была личная секретарша для ее собственной переписки, не имевшей отношения к Ведомству Праведности и Рекламы, которым распоряжалась Энн, — вот та, бесспорно, была из благородных. Она именовалась «светским секретарем» и была дочерью адмирала. Она часто рассказывала Энн об адмирале. Если она заходила во время совещания и слышала, что Энн настойчиво требует от Арденс да Иъ наконец ответ Приюту для престарелых почтовых служащих, которого они ждут уже целый месяц, дочь адмирала подбегала к Арденс, чмокала ее жирную руку и, бросив злобный взгляд на Энн, восклицала: «Ах, мисс Бенескотен, они все помыкают вами, как хотят! Дорогая, не позволяйте им докучать вам!»

Энн удерживали здесь две причины: прозаичный счет в банке — надежный и полезный, как большинство прозаических вещей. — и случайные визиты Линдсея Этвелла.

Он был почти лыс; его переносицу пересекала глубокая вмятина от роговых очков, которые он надевал при чтении. Однако Линдсей Этвелл выглядел очень молодо: поджарая фигура теннисиста, ясные глаза, седые военные усы и кирпичный румянец. Его лысина была не бледная и лоснящаяся, а загорелая и очень мило покрытая веснушками. От него веяло свежим воздухом, совершенно непонятно почему, ибо Линдсей Этвелл, хотя он и проходил иногда пешком по сорок кварталов, не любил верховых прогулок по парку в обществе светских янки и семитов, копирующих Роттен-Роу. [113]Равным образом отпуск свой он не посвящал целиком гольфу или героической кочевой жизни под открытым небом среди смолистых ароматов и туч мошкары. По крайней мере он утверждал, что проводит отпуск на лужайке виллы в Адирондаксе, [114]читая Конан-Дойля.

Энн давала ему лет сорок семь — сорок восемь.

Линдсей Этвелл был поверенным Арденс, наиболее образованным и наименее оглушительным представителем фирмы Харгрейв, Кунтц, Этвелл и Харгрейв.

В течение многих недель Энн была уверена, что он принадлежит к старой аристократии: Гарвард, [115]Теннисный клуб с перспективой стать членом Сенчури-клуба, в детстве — летние вакации в Бар-Харбор и семья, восходящая к дням Плимутской колонии. [116]Энн оказалась права только в одном: он действительно окончил юридический факультет Гарвардского университета. Что касается остального, то родился он в Канзасе, учился в Канзасском университете; в детстве каждое лето проводил весьма экзотично — удил сомов в степных омутах и читал Вальтера Скотта и Виктора Гюго. «Но во время войны я послужил геройски, — рассказывал он, — я работал в федеральной прокуратуре и подчас не уходил со службы раньше шести вечера». Его род восходил к кроманьонцам, но потом родословная обрывалась и снова начиналась с дедушки Этвелла, весьма уважаемого фермера в штате Огайо, пока его не прикончила просроченная закладная. Одним словом, Линдсей Этвелл был типичным корректным ньюйоркцем.

У него была несколько вычурная манера говорить, но он не казался Энн напыщенным.

Она часто видела его. Требовалось много судебной волокиты, чтобы собрать в одно целое клочки земли и составить участок в тысячу акров для Английской Деревни Юных Художниц. Кроме того, мисс Бенескотен беспрерывно советовалась с Линдсеем о том, какого ей пригласить архитектора — известного или хорошего.

Как-то Этвелл зашел в кабинет к Энн и со вздохом сказал: