Эннеады

2. А теперь требуется исследовать, чему собственно принадлежит свобода, желаниям ли нашим и порывам, каковы например, гнев, страстная похоть и т.п., или разуму, который каждое желание взвешивает и решает, что лучше, выполнить ли его, или отстранить? Если бы мы согласились, что даже гнев и похоть зависят от нашей воли, то должны были бы признать свободными и животных, и детей, и иступленных, и сумасшедших, и потерявших смысл или от какого-либо снадобья, или от собственных непроизвольных фантазий и иллюзий. Если же свобода принадлежит только разуму в соединении с желанием, то спрашивается, - разуму ли какому бы то ни было, даже и помраченному или же только разуму здравому и правому в соединении с желанием неизвращенным? Потом, что касается этих соединений разума с желанием, то тут необходимо знать, что и чем приводится в движение, разум ли желанием или желание разумом, потому что если согласиться даже - что все желания естественны, как вытекающие из самой природы вещей, то все же они /в рассматриваемом отношении/ различны, ибо что касается тех из них, корень которых, лежит в животной, телесной части /нашей природы/, то несомненно, что душа им следует, вынуждаемая необходимостью природы; но если взять даже желания самой души, то и тут многое, кажущееся и считаемое свободным, не оказывается на самом деле таковым. Правда, что даже проявлению страстей предшествует иногда некоторое голое, смутное размышление, но когда или какая-нибудь фантазия засядет прочно в душе, или желание повлечет ее, как некая неотвратимая необходимость, то как мы тут можем быть властными /в своих действиях/?! Вообще, разве возможна свобода там, где нас нечто влечет к себе?! Ведь, та сторона, которая, чувствуя какую-либо нужду, потребность, необходимо желает восполнения ее, вовсе не властна над тем, что ее влечет /как обещающее удовлетворить потребность/ к себе. А если так, то разве может быть свободным то, что стоит в зависимости от того другого, в котором оно имеет свое начало, от которого возникает, которым во всех отношениях детерминируется, с которым сообразует свою жизнь, от которого самую форму свою имеет?! В таком разе даже бездушные вещи пришлось бы считать свободными, потому что например и огонь действует сообразно с тем, каким он стал и есть по природе. Скажут, - тут разница большая, состоящая в том, что живые существа, имеющие душу, не только действует так или иначе, но и сознают это, знают, что делают. Конечно, так; но спрашивается, разве сознание, ощущение само по себе может требовать им что-либо для того, чтобы они были свободными, разве ощущение, ограничивающееся чувственным восприятием вещей, может делать властным над чем-нибудь ощущающего?! Пусть они обладают даже знанием /того, что делают/, но если это знание только сопровождает их действие /а не предшествует им/, то и таком разе их действия возбуждаются и направляются чем-то другим /отличным от знания/. Наконец, если допустить, что помимо и независимо от желания сам разум со своим знанием является движущим и руководящим началом действия, тогда спрашивается, куда же - на что он в таком случае направляется, где и как он это делает? Так ли, что он сам из себя порождает какое-либо особого свойства желание, или так, что только укрощает желания, после и вследствие чего мы только и бываем свободными /в своих действиях/? Но и в таком разе свобода будет принадлежать не самому действию, а разуму, потому что всякий праксис, как такой, если он даже управляется разумом, представляет всегда нечто такое сложное, смешанное, в котором свобода не выступает во всей своей чистоте.