Èñòèííûé ä'Àðòàíüÿí

20 ноября г-жа де Севинье, не отрекшаяся от дружеского расположения к суперинтенданту, написала г-ну де Помпонну: «Проходя мимо Арсенала, пешком, чтобы иметь возможность поразмяться, он, Фуке, спросил, что за работы там проводятся. Ему ответили, что рабочие строят бассейн фонтана. Тогда он подошел поближе, высказал свои замечания, а затем, повернувшись с улыбкой к д'Артаньяну, сказал ему:

– Не странно ли вам, что я вмешался? Дело в том, что раньше я неплохо разбирался в подобных вещах.

Те, кто любит г-на Фуке, находят подобное спокойствие достойным восхищения».

27 ноября маркиза сообщила, что видела, как узник выходил из Арсенала под охраной отряда мушкетеров:

«Я должна рассказать Вам, что я сделала. Представьте себе: дамы предложили мне пройтись до Арсенала, чтобы повидать нашего бедного друга. Я была в маске и весьма издалека увидела, что он идет. Рядом с ним был г-н д'Артаньян, а сзади, в 30-40 шагах, – 50 мушкетеров. У него был весьма задумчивый вид. Что до меня, то, когда я его увидела, у меня задрожали колени, а сердце забилось так сильно, что это было совершенно невыносимо. Проходя мимо нас по дороге к темнице, д'Артаньян подтолкнул его и обратил на нас его внимание. Тогда он поприветствовал нас, и на его лице появилась знакомая Вам улыбка. Не думаю, чтобы он узнал меня; однако уверяю Вас, мне стало не по себе, когда я увидела, как он входит в эту маленькую дверцу».

В четверг 4 декабря допросы были завершены. На следующий день д'Артаньян, желая предупредить возможную бурную реакцию своего подопечного, явился с визитом в его камеру в 8 часов утра. Он нашел его у огня со священной книгой в руке, глубоко спокойного и полного самообладания.

– Сказать по правде, сударь, – признался он Фуке, – вы меня постоянно удивляете. Я думал, что сейчас, когда приближается вынесение приговора, вы будете заниматься составлением последних соображений по этому поводу.

– Моя карта бита, – ответил Фуке. – Мне остается лишь молиться Богу и ждать приговора. Каким бы он ни был, я приму его с тем же спокойствием духа, в котором вы видите меня сейчас. Я готов ко всему.

13 декабря в 3 часа утра в парижском небе появилась комета. «Благоприятный знак! – воскликнули сторонники опального суперинтенданта. – Еще не все потеряно...»

«Поначалу, – пишет добрая Севинье, – ее заметили только женщины, и над ними посмеялись, однако потом ее видели все. Г-н д'Артаньян бодрствовал всю прошлую ночь и тоже прекрасно ее видел».

Говорят, мушкетер даже пошел среди ночи к своему заключенному, чтобы показать ему высоко над башней Святой Капеллы это замечательное светило, явившееся из другого мира и освещавшее небо спящей столицы своим ярким хвостом.

Комета принесла Фуке удачу! 20 декабря, в первую очередь благодаря ловкому вмешательству д'Ормессона, Палата правосудия вынесла ему менее жестокий приговор, чем можно было ожидать: он был приговорен к изгнанию. Друзья Фуке воспряли духом и от радости чуть не спалили Париж огнем своих факелов. Среди противников воцарилось глубокое уныние, смешанное с несказанной яростью. Король получил известие о приговоре, будучи у мадемуазель де Лавальер. Сдерживая гнев, он бросил только:

– Если бы его приговорили к смерти, я позволил бы ему умереть.

В любом случае приговор Палаты нельзя было привести в исполнение. Если до настоящего времени Фуке охраняли со столькими предосторожностями, то это было не столько из боязни, что он убежит, сколько из-за того, что он, по словам аббата Буллио, знал «секреты государства». Не могло быть и речи об изгнании человека, который слишком много знал. Потому, несомненно по наущению Мишеля Летеллье, король заменил предписанное судом изгнание на пожизненное заключение. На памяти следователей еще никогда не было подобного скандала.

Фуке, уже состарившийся и измотанный, должен был провести остаток своих дней в тюрьме Пиньероля, небольшого французского города на обращенном к Италии склоне Альп. По рекомендации д'Артаньяна охрана бывшего суперинтенданта была поручена одному из его квартирмейстеров г-ну де Сен-Мару. Этот старый вояка, в юности служивший в мятежных войсках принца Конце, был, по мнению мадам де Севинье, «весьма порядочным человеком».

Тем не менее король настоял на том, чтобы д'Артаньян, несмотря на усталость и отвращение к подобного рода поручениям, сопроводил заключенного до пиньерольской темницы.

В понедельник 22 декабря, как рассказывает д'Ормессон, «г-н д'Артаньян, вернувшись от г-на Летеллье, где он беседовал с ним наедине, обнял меня и сказал мне на ухо, что я человек знаменательный⁹⁰, что он ничего хорошего от всего этого дела не ожидает и что, как только он вернется, то обязательно заедет ко мне. Мне показалось, что он опечален этой поездкой в Пинъероль, которую ему навязали и от которой он не мог отказаться».