Енот и Пума

Потом он взвешивал на маленьких весах эти грибы, отрезая от них ножичком почти невидимые кусочки и снова взвешивал.

— Готово, — сказал он и нахмурился.

— Деточка, я теперь тебя долго не увижу, — лицо его помрачнело, — пойдем.

Он уложил Пуму на расстеленный кусок кожи.

— Будем тебя поливать, — он открыл фляжку и облил ее с ног до головы грибной настойкой, которая казалась просто чистой водой. Пума пропиталась вся с одеждой и волосами.

— Теперь до свидания, — сказал Сова.

— До свидания, — сказала Пума.

— Съешь эти грибы, — он протянул ей несколько поганок.

— Так мы не договар-ривались! Я же отр-равлюсь, Сова!

— Нет! — глаза Совы стали холодны, — надо есть и возвращаться, — лицо его стало странным.

— Ты увер-р-рен?

— Быстрее, деточка, — в его твердом голосе чувствовалось волнение.

— Пр-рощай, — сказала Пума и быстро проглотила невкусные грибы.

— Прощай, — сказал индеец в белой одежде.

Пума хотела выплюнуть поганки, но было поздно. «Все-таки обманул, — подумала она, — жаль. Какая же я дура. Поверила психу!» Пума уже поняла, что умирает. Она еще была в сознании, но телом своим не владела. Ни рукой, ни ногой пошевелить не могла.

Могильный холод накатывался на нее, и это было страшно. Страшно было умирать и знать, тебя обманули. Мертвая Сова сидел рядом, а она не могла ему даже ничего крикнуть.

Лицо ее было белым. Белыми начали становиться ее волосы и одежда. Среди теплого летнего дня тело Пум-Пум начало покрываться инеем, от него тянуло холодом.

Кристаллы льда искрились на солнце. Сова хотел завернуть ее в кусок кожи, на котором она лежала, но он был мокрый и треснул от мороза у него в руках. Тогда Сова сорвал со своей палатки пестрый полог и завернул ее в несколько слоев. Ткань стала покрываться снегом. Индеец быстро шел туда, где у него были сложены дрова. Он с трудом забрался на самый верх кучи, оставил там сверток, уже белый от мороза, и запалил мелкие прутья с четырех концов.

Пламя трещало и гудело. Длинные языки гигантского костра взлетали в небо. Но среди огня еще оставалось темное пятно, вокруг которого долго не могла загореться даже сухая древесина.

Когда костер прогорел, осталась только серая зола. И ни каких следов существования Пумы. Ни костей, ни ножа, ни амулета.

Дождь наконец-то кончился. Было раннее утро. Густой туман расстилался вокруг.

Пума проснулась под елкой, мокрая от дождя, тумана и слез. Ей приснился страшный сон.

Она вытерла рукавом лицо и пошла домой.

— Мапапам, пр-ривет! — прокричала мокрая Пума, — Папа, пр-ротопи мне баньку!

— Привет, Пумп, — сказала Мама, — пойдем, помою тебя. Что-то ты чумазая.

— Что это? Откуда у тебя такая рана на спине? — испугалась Мама, — рассказывай!

Пума обняла Маму, прижалась и, помолчав, сказала:

— Р-расскажу. Не пер-р-реживай. Все хор-р-рошо. Не пугайся… Но вы с Папой настоящие скр-р-рытные бобр-р-ры, — и Пума вылила на себя ведро теплой воды.

Невыносимая Принцесса

Ясный день середины августа был в разгаре. Пума возле дома развешивала стираные рубашки, когда уловила что-то неясное для себя: то ли звук, то ли движение, то ли взгляд. Все-таки хорошо, что девочки не всегда носят с собой луки. На опушке появился незнакомый всадник. Следом еще один. Пум-Пум поставила пустой таз на траву и старалась понять, как лучше закинуть на шею визитера петлю из бельевой веревки, чтобы стащить его с лошади. «Двоих не удастся», — подумала она и встала поближе к яблоне, чтобы избежать лишних неприятностей, если второй захочет ее зарубить, не слезая с седла. Последнее время она стала внимательно относиться к людям.

Первый наездник спрыгнул с лошади и направился к Пуме. Оружия при себе не имел и придерживал свободной рукой разлетающийся на ходу плащ. Его товарищ следил за происходящим издали, не отвлекаясь ни на миг. «Молодцы», — подумала Пум-Пум. Не дойдя пяти шагов, он остановился. Пуме предстало интересное и большое зрелище.

Волосы — прямая солома до плеч, продолговатый булыжник лица, стальной панцирь со старательно выправленными и оттого почти незаметными вмятинами, серый суконный плащ с черно-белым гербом на плече, суконные штаны и высокие сапоги с бронзовыми шпорами. Шпоры со смешными ежиками на концах. И на ежиках зеленая медная плесень.

«С Вами все ясно, monsignorchevalier, — подумала Пума, убирая руку из-за спины, где на поясе у нее был нож, — Вы даже коня не пришпориваете никогда». Он перехватил взгляд, понял, о чем догадалась Пума, улыбнулся светлой улыбкой так, как может улыбаться только очень большой и очень усталый человек, и поклонился.

Шарль де Жардэ, рыцарь Ее Высочества Принцессы Анны.

— Пума Пум-Пум из племени Бобр-ров Зеленого Водопада, — с замиранием сердца и надеждой Пума ждала, что этот самый де Жардэ расскажет сейчас что-нибудь про Енота.

И Пума очень боялась, ведь известия не всегда бывают хорошими. Жардэ молчал. Тут у рыцаря Ее Высочества заурчало в животе от голода. Пума посмотрела на живот, в кривоватом зеркале стали она увидела свое сплюснутое отражение с приподнятой бровью.