Энские истории

Высшим достижением на сегодняшний день считается тройное сальто. Во всем мире гимнастов, которые умеют его делать, можно по пальцам пересчитать. На самым первым был Майкл Йорк: поэтому у него на обоих плечах – татуировка с изображением маленьких таких крылышек, наподобие ангельских. Майкл и сейчас выступает – в одном из казино в Лас-Вегасе. Он летает чисто – приходит прямехонько "руки в руки". А вот "Кабаретос", например, тоже делают три оборота, но там ловетор сначала ловит гимнастку за плечи, а уж потом перехватывает обычным хватом, за запястья.

А я вот что-то никак не мог приспособиться – то раньше времени "раскрывался", то позже. Ну, и промахивался мимо партнера. Но лучше уж совсем мимо пройти, чем одной рукой зацепиться: развернет, тогда попадешь не в середину сетки, а на край. А с края – выбросит вбок, и перевернуться не успеешь, до манежа-то – два с половиной метра. Тут вся надежда – на шпрехшталмейстера да на униформу; может, спину кто подставит, спассирует тебя, чтобы "раскрытым" не упал, а не то – прощай, позвоночник! Здравствуй, инвалидная коляска!

Конечно, там, наверху, об этом не думаешь. Думаешь о программе, да о том, чтобы кураж не упустить.

За час до представления разомнешь все косточки, загримируешься и ждешь, к телу прислушиваешься – каждой мышцей играешь.

Ведь обычно как? Артист должен быть готов к выступлению за два номера: не дай Бог, если по ходу что случится – придется выходить на манеж раньше. Паузу-то коверный заполнит; а публика – номера ждет.

С нами – другое дело. Наше выступление – после антракта, во втором отделении. Надо сетку натянуть, проверить все трапеции, штамберты, растяжки; свет приглушить, чтобы не слепил, не сбивал с толку. И все это – за пятнадцать минут, пока зрители на площадке перед шапито фотографируются в обнимку с шимпанзе да сахарную вату кушают.

Так что мы всегда в свою очередь выходим. Ну, тут, конечно, марш. Фанфары, музыка! А мы тем временем карабкаемся по веревочным лестницам на самый верх и оттуда приветствуем публику. Ловетор начинает раскачиваться на своем штамберте, а я – держусь одной рукой за трос растяжки, другой – за трапецию; подгадываю момент, чтобы попасть в унисон. И вдруг – срываюсь со своей приступочки и несусь вниз! Затем – вверх! Затем снова – вниз-вверх, вниз-вверх, и на излете – подаю тело вперед, отпускаю трапецию, и давай крутить! Сначала – простые трюки. Сальто, потом сальто с пируэтом, с двумя пируэтами, и так далее.

Короче, по нарастающей. А завершает выступление – под барабанную дробь, все как положено! – двойное сальто с двумя пируэтами.

А тройное – ну не мог я сделать! Не получалось!

А как хотелось! Я потерял покой, тренировался сутками напролет – и все впустую! Совершенно измученный, забывался коротким, беспокойным сном, и мне казалось, что секрет разгадан! Дрожа от радостного возбуждения, я просыпался и снова принимался работать, и делал-таки три оборота, но раскрывался не вовремя… и опять падал в сетку…

А Майкл Йорк медленно проплывал над самым дном перевернутой чаши купола, трижды – легко и непринужденно – переворачивался, изящно – словно выныривал из пучины на поверхность – выходил из группировки, и в тот же миг двадцать цепких пальцев – его и ловетора – крепко сплетались на жилистых запястьях партнера, образуя мертвый замок, и согнутые в локтях руки мягко пружинили, гася инерцию опасного трюка, и на рельефно очерченных дельтовидных мышцах Майкла трепетали индиговые крылышки.

У меня "эполеты" не меньше, но знаков отличия нет. Не заслужил пока – летаю хуже. И конечно, я страшно ему завидовал. Не просто завидовал – а продолжал настойчиво работать. Или сделаю три оборота – или сдохну! Другого расклада нет! Я сам так решил…

* * *

Мы переезжали в Энск.

Обычно во время переездов я стараюсь отдохнуть, а в тот день почему-то не мог сомкнуть глаз. Отчаявшись уснуть, я сел за маленький столик и принялся смотреть в окошко. Горячий, окрашенный дизельным выхлопом ветерок лениво трепал несвежую выцветшую занавеску.

Пустынная дорога, разомлев и размякнув от сумасшедшей жары, нехотя валилась под колеса наших грузовиков.

Из раскаленного репродуктора, стоявшего на крыше головной машине, словно из опрокинутой набок урны, сыпались обрывки полузабытых мелодий: самая свежая из них была старше меня лет на пять.

Вдруг протяжный рев автомобильного мотора резкой и тревожной нотой перекрыл всю эту какофонию; я стал внимательно вглядываться, пытаясь определить источник звука: красная "копейка", истерично повизгивая шинами, неслась навстречу цирковой колонне.

Я хорошо рассмотрел сидящего за рулем молодого мужчину; как мне показалось, он немного нервно улыбался. На заднем сиденьи прыгал белобрысый кудрявый мальчишка; он что-то кричал мужчине на ухо, и тот виновато пожимал плечами.

"Копейка" промелькнула мимо моего фургона и скрылась из виду. Куда он так торопился? Погони за ним не было, а от себя – все равно не убежишь. Это уж точно, можете мне поверить…

* * *