Энциклопедический словарь (Г-Д)

Непосредственно-художественное дарование Д. не велико. Ему совсем не удается характеристика и отделка отдельных лиц; у него никогда не хватает терпенья стройно и последовательно довести интригу до конца, он всегда торопливо распутывает ее кое-как, благодаря чему ни один роман его не обходится без того, чтобы на сцену не появился какой-нибудь deus ex machina. Это сообщает произведениям его характер анекдотичности, а подчас и мелодраматичности. Но Д. бесспорно занимательный рассказчик и, за исключением «Девятого вала», все вышедшее из-под его пера читается с большим интересом. Тайна этого интереса лежит в самом выборе сюжетов. «Девятый вал» потому и скучен, что взята в общем обыденная тема, в которую только изредка вкраплены излюбленные Д. уголовные мотивы. Во всех же остальных его произведениях сюжеты самые экстраодинарные. Три «бытовых», по намерению автора, романа Д., образующие известную трилогию, посвященную изображению оригинальной жизни Приазовского края («Беглые в Новороссии», «Беглыe воротились» и «Новые места») не составляют исключения. Критика Зап. Европы, где Д. пользуется большою популярностью (существует около 100 переводов разных его сочинений), справедливо дала ему за эту трилогию эпитет «русского Купера». И действительно, жизнь наших, правда поэтичных в своем приволье, но по общему представлению столь мирных новороссийских степей, под кистью Д. получает необыкновенно романтическую окраску. Похищение женщин, лихие подвиги разбойников, величавые беглые, фальшивые монетчики, бешеные погони, убийства, подкопы, вооруженное сопротивление властям и даже смертная казнь – вот на каком непривычном для русского реализма фоне разыгрываются чрезвычайные события трилогии. Один из немногих в русской критике апологетов Д., П. Сокальский, основываясь на второстепенных, в сущности, подробностях и эпизодах трилогии, усматривает в ней «поэзию борьбы и труда». Сам автор в лирических отступлениях и постоянном приравнивании Новороссии к «штатам по Миссиссиппи», тоже весьма ясно обнаруживает свое стремление придать приобретательским подвигам своих героев характер протеста против крепостной апатии, одним мертвым кольцом охватившей и барина, и мужика. Не следует забывать, что трилогия Д. была задумана и частью даже написана в ту эпоху, когда деловитость, как противоядие косности, соблазняла самых крупных писателей наших. Известно, однако же, что попытки идеализирования Штольцев ни к чему не привели. Нечего, следовательно, удивляться, что и второстепенному таланту Д. не удалось выделить в погоне за наживой элементы душевного порыва к сильному и яркому. Спекуляторы его только спекуляторами и остались. Вот почему вместо «поэзии борьбы и труда» гораздо вернее будет усматривать вместе с критикою 60-х гг., в трилогии, одну только «художественную этнографию».

В 1870 годах Д. в «Девятом вале» в лице Ветлугина сделал попытку прямого апофеозирования «делового» человека; но на этот раз получилось нечто до такой степени безжизненное, что самые горячие защитники Д. признали попытку безусловно неудачной.