Энциклопедический словарь (Х-Я)

Ту же неумолимую жесткость, но лишенную всякой тенденциозной враждебности, Ч. проявил и в своем отношении к народу. В русской литературе нет более мрачного изображения крестьянства, чем картина, которую Ч. набросал в «Мужиках». Ужасно полное отсутствие нравственного чувства и в тех вышедших из народа людях, которые изображены в другом рассказе Ч. – «В овраге». Но рядом с ужасным, Ч. умеет улавливать и поэтические движения народной жизни – и так как одновременно Ч. в самых темных красках рисует «правящие классы», то и самый пламенный демократизм может видеть в беспощадной правде Ч. только частное проявление его пессимистического взгляда на людей. Художественный анализ Ч. – как то весь сосредоточился на изображении бездарности, пошлости, глупости российского обывателя и беспросветного погрязания его в тине ежедневной жизни. Ч. ничего не стоит уверять на в «Трех сестрах», что в стотысячном городе не с кем сказать человеческого слова и что уход и него офицеров кавалерийского полка оставляет в нем какую-то зияющую пустоту. Бестрепетно заявляет Ч. в «Моей жизни», устами своего героя: «Во всем городе я не знал ни одного честного человека». Двойной ужас испытываешь при чтении превосходного психологически-психиатрического этюда «Палата №6»: сначала – при виде тех чудовищных беспорядков, которые в земской больнице допускает герой рассказа, бесспорно лучший герой во всем городе, весь погруженный в чтение доктор Андрей Ефимович; затем, когда оказывается, что единственный с ясно-сознанными общественными идеалами – это содержащийся в палате №6 сумасшедший Иван Дмитриевич. А какое чувство беспросветной тоски должно нас охватить, когда мы знакомимся с интимной жизнью профессора, составляющей содержание «Скучной истории». Ее герой – знаменитый профессор, не только сообщающий своим слушателям специальные сведения, но и расширяющий их умственный горизонт широкими философскими обобщениями, человек чутко относящийся к задачам общественно-политической жизни, друг Кавелина и Некрасова, идеальнобескорыстный и самоотверженный в сношениях со всеми, кому приходится иметь с ним дело. Если судить по внешним признакам, то одной этой фигуры достаточно, чтобы поколебать убеждения в безграничности пессимизма Ч. но в том то и дело, что за внешней заманчивостью кроется страшная внутренняя драма; тем то история и «скучная», что жизнь знаменитого профессора как он сам чувствует дала в результате нуль. В семейной жизни его заела пошлость и мещанство жены и дочери, а в своей собственной духовной жизни он с ужасом открывает полное отсутствие «общей идеи». И выходит, таким образом, что вполне порядочный человек – либо сумасшедший, либо сознающий бесцельность своей жизни. А рядом торжествуют хищники и себялюбцы – какая-нибудь мещаночка в «Трех сестрах», жена, дочь и зять профессора в «Скучной истории», злая Аксинья «В овраге», профессорская чета в «Дяде Ване». Треплев и его возлюбленная в «Чайке» и множество других им подобных «благополучных россиян». К ним примыкают и просто люди со сколько-нибудь определенными стремлениями, как напр. превосходнейший тип «Человека в футляре» – учитель гимназии Беликов, который весь город заставил делать разные общественные гадости только тем, что решительно ставил свои требования; брезгливые «порядочные» люди подчинялись ему, потому что не хватало силы характера сопротивляться. Есть, однако, пессимизм и пессимизм. Нужно разобраться и в чеховском пессимизме, нужно отделить его не только от того расхожего пессимизма, который, насмешливо относясь к «идиальничанью», граничит с апофеозом буржуазного «благоразумия», но даже напр., от пессимизма таких писателей как Писемский или многие из французских реалистов. У последних одно только злое и, главное, спокойное констатирование, а у Ч. все же чувствуется какая-то глубокая тоска по чему-то хорошему и светлому.

Было время, когда Ч. обвиняли в глубоком равнодушии. Н.К. Михайловский ярче всех формулировал этот упрек, сказав, что Ч. с одинаковым хладнокровием «направляет свой превосходный художественный аппарат на ласточку и самоубийцу, на муху и слона, на слезы и воду». Но пора этих упреков теперь более или менее миновала. Тот же Н.К. Михайловский усмотрел в «Скучной истории» некоторую «авторскую боль». Теперь едва ли многие станут спорить против того, что если у Ч. и нет определенного общественного миросозерцания, то у него, все-таки, есть несомненная тоска по идеалу. Он несомненно потому все критикует, что у него очень большие нравственные требования. Он не создает положительных типов, потому что не может довольствоваться малым. Если, читая Ч., и приходишь в отчаяние, то это все-таки отчаяние облагораживающее: оно поселяет глубокое отвращение к мелкому и пошлому, срывает покровы с буржуазного благополучия и заставляет презирать отсутствие нравственной и общественной выдержки.