Энциклопедия философских наук. Часть первая. Логика

опосредствование есть то, что оно есть, не само через себя, а через нечто другое, и,

следовательно, оно также есть нечто случайное. От необходимого,

напротив, мы требуем, чтобы оно было тем, что оно есть само через

себя, чтобы оно, следовательно, было опосредствованным и все же

вместе с тем содержало в себе опосредствование как снятое. Мы

согласно с этим говорим о необходимом: оно есть, и, таким образом, мы

его считаем простым соотношением с собою, в котором отпадает

обусловленность другим.

Часто говорят, что необходимость слепа, и справедливо говорят

это, поскольку в ее процессе цель, как таковая, еще не есть для себя.

Процесс необходимости начинается с существования разрозненных

обстоятельств, которые, повидимому, независимы и не имеют никакой

связи между собою. Эти обстоятельства суть непосредственная

действительность, которая сливается внутри себя и из этого отрицания

происходит новая действительность. Мы имеем здесь содержание,

которое по форме удвоено внутри себя: оно, во–первых, есть содержание

предмета, о котором идет речь, и оно, во–вторых, есть содержание

разрозненных обстоятельств, которые кажутся чем–то

положительным и сначала имеют значимость как таковые. Это

содержание, как нечто ничтожное внутри себя, превращается, соответственно

этому своему характеру, в свое отрицательное и становится, таким

образом, содержанием предмета. Непосредственные обстоятельства,

как условия, уничтожаются, но вместе с тем также и сохраняются

248

как содержание предмета. Тогда говорят, что из этих

обстоятельств и условий произошло нечто совершенно иное и называют

поэтому слепой необходимость, представляющую этот процесс. Если

же мы, напротив, будем рассматривать целесообразную деятельность,

то мы здесь в лице цели имеем содержание, которое известно уже

заранее; эта деятельность поэтому не слепа, а зряча. Если говорят,

что мир управляется провидением, то при этом имеют в виду, что цель

есть вообще то, что действует как в себе и для себя определенное,

определенное еще до того, как получается результат, так что то, что

получается в качестве результата, соответствует тому, что было известно

и волимо раньше. Впрочем, понимание мира как определяемого

необходимостью и вера в божественное провидение отнюдь не должны

рассматриваться как взаимно исключающие друг друга. Как мы скоро

увидим, в основании божественного провидения лежит понятие.

Последнее есть истина необходимости и содержит последнюю внутри

себя как снятую, равно как и, обратно, необходимость в себе есть

понятие. Слепа необходимость лишь постольку, поскольку она не

постигается в понятии, и нет, поэтому, ничего более превратного, чем упрек

в слепом фатализме, который делают философии истории за то, что она

видит свою задачу в познании необходимости того, что произошло

в истории человечества. Благодаря такому пониманию своей задачи,

философия истории приобретает значение теодицеи, и те, которые

думают, что они почитают божественное провидение тем, что исключают

из него необходимость, на самом деле низводят его посредством этой

абстракции на степень слепого, неразумного произвола.

Непредубежденное религиозное сознание говорит о вечных и непреложных

божественных предначертаниях, и в этом заключается явное

признание того, что необходимость входит в сущность бога. Человек в своем

отличии от бога, человек в своем частном мнении и волении

действует по капризу и произволу, и поэтому часто из его действий

выходит совершенно другое, чем то, что он предполагал и хотел; бог

же, напротив, знает, чего он хочет, определяется в своей вечной

воле не внутренней или внешней случайностью, а необходимо свершает

то, чего он хочет.

Точка зрения необходимости имеет большое значение для нашего

умонастроения и поведения. Рассматривание нами происходящего

как необходимого кажется на первый взгляд совершенно несвободной

позицией. Древние, как известно, понимали необходимость как

судьбу, а современное понимание есть скорее точка зрения утешения. —

УЧЕНИЕ 0 СУЩНОСТИ

249

Последняя состоит вообще в том, что, отказываясь от наших целей,

наших интересов, мы делаем это в надежде на получение награды за

это наше самоотречение. Судьба, напротив, не оставляет места для

утешения. Присматриваясь ближе к представлению древних о судьбе,

мы убеждаемся, что оно, однако, показывает нам отнюдь не картину

несвободы, а скорее, наоборот, картину свободы. Это получается

потому, что несвобода основана на удерживании противоположности,

так что мы признаем то, что есть и совершается, находящимся в

противоречии с тем, что должно быть и совершаться. Древние же мыслили

следующим образом: так как нечто есть, то оно именно таково,

каким оно должно быть. Здесь, следовательно, нет антагонизма

и, значит, нет также несвободы, печали и страдания. Это

отношение к судьбе, несомненно, как мы заметили раньше, не оставляет

места для утешения; но такое умонастроение и не нуждается в утешении

именно потому, что здесь субъективность еще не достигла своего

бесконечного значения. Эту точку зрения, как решающую, мы должны

иметь в виду при сравнении античного и нашего современного