Энциклопедия юности

Где-то в те дни мы с Битовым шли по Невскому, радуясь солнцу, как вдруг ему навстречу некто маленький и в больших очках: «Андрей!» – «Александр!..» Кушнер! Поэт. Автор того самого стихотворения «Два мальчика…». Кушнер сказал Битову, что прочитал его роман и у него есть возражения относительно роли аристократии. На эту тему они, стоя на Невском, спорили, а я смотрел на этих тридцатилетних и поздравлял себя с таким поворотом судьбы – вот уже и приобщение к питерской литературной жизни!

На том же Невском встретился и Вольф – Сергей Вольф, которого Битов называл своим учителем. Но этого высокого бегуна-бородача в советских тренировочных штанах мы встретили не с Битовым, а с Ингой Петкевич, и было это позже…

1970, 17 марта.

Я в СПб. «Гербарий» и «Армения». Инга и Андрей, Эльза и Луи, Жан-Поль и Симона… Силюсь восстановить число. Только что пробило половину, скоро четыре. Число узнаю, проснувшись. Теперь началось у меня время sans sexe.

18 марта.

Jour sans sexe и в Минске [где Лена] и в Ленинграде.

19 марта.

J.s.s. Ездили по рынкам в поисках копилки для Ани. Монологи А. Б. До, во время и после обеда. До 5 ночи читал его.

20 марта.

Sans sexe. Еще встреча, теперь остались одни усы. Поехал с ним, разошлись у Смольного. До четырех ночи читал «Гербарий», замечательный роман.

21 марта.

Sans. В промежутках между едой лежал и перелистывал, не вчитываясь, Giles Goat-Boy by John Barth. Безмысленно мне.

22 марта.

Дождался вечера, пришел к ним, сказал о «Гербарии», пили чай, шампанское, мной принесенное, и я больше слушал. А Инга мне очень нравится. Он мне показывал фотографии, одновременно одеваясь в дорогу, а она собирала ему чемодан; все были довольны друг другом. И потом мы пошли, он с чемоданом, по Невскому и простились. До 5 ночи читал принесенные рукописи – 2-ю часть романа, ранние рассказы – «Воспоминание о бочке», «Вафли», «Чужая собака», «Кащей бессмертный» (Старая сказка)». Разводы. Почему-то мне легче стало думать о предстоящем романе. а) «Жизнь и репутация Левы Одоевцева» б) «Пушкинский дом»…

23 марта.

…прочитал «Эники-беники».

…

25 марта.

Рассказ Вульфа, роман Джонса (слабый), «Осквернитель праха», «Приметы» Кушнера, «Нюрнбергский эпилог», чтение.

25 марта – 6 апреля.

После пассажа у Инги уехал ночью в Москву, где моментально стало тошно, и через три дня я налегке вернулся в Ленинград. Никаких перемен в образе жизни не было, встретился еще несколько раз с Б…

* * *

Ну и так далее. Просто радуюсь возможности внести хоть какую-то хронологическую документальность благодаря дневникам, воскресшим к этому изданию.

Вернемся к нашему визиту.

Там, на Невском, 110, две большие комнаты в его коммуналке были обставлены XIX веком. Здесь же эмигрант из идеологически тесного Ленинграда, вырвавшийся в Москву, которую он намерен «взять», обитал в обстановке советского studio – однокомнатной квартире в блочном доме. Кровать, «стенка». Столик под лакированной подвесной полкой. Блеск стекол, блеск темного лака – ненавистный образец мебели, которая экономит пространство. Что стоит на подвешенных полках со сдвинутыми стеклами? То, чем он восторгается на тот момент. Академическое издание. «Рукопись, найденная в Сарагосе». Ян Потоцкий. (Барокко не любя, не разделяю восторг. Не знаю, что судьба готовит мне испанку, у которой среди прочего окажется и польский опыт, и язык.)

Пробитые его когтями кружочки клавиш. Паршивая заедающая машинка, творящая в высшей мере рациональную лирику, которая тогда была пределом публикабельности. Сидим неудобно. Тесно. Ты самый младший и наименее светский – скажем так, имея в виду твою бесцеремонную настырность. Этого я не предвидел. Встреча проходит не так, как мне представлялось. Битову, видимо, тоже, он бросает взгляды на меня. Не ждал он, что его эго нарвется на эго 20-летнего Эпштейна. Твой бадиленгвидж. Порывистость до того, как сел – и придавил всей гравитацией. Тяжесть твоей неподвижности. Твое самообъятье – пределы тебя, себя в них заключающего.

Иногда ты его размыкаешь, чтобы взять со стола стакан с холодным «Жигулевским». Горьковатым. Пьется плохо. Хочется тепла. Согреться нечем. Жрать, как всегда у Битова, нечего. (Раз в Питере с Ингой Петкевич, женой-писательницей, они меня угостили. Жареные сосиски с гречневой кашей, тоже со сковороды. Но пришлось бежать за хреном через Невский в гастроном, потому что у них кончился, а я вот никак не мог без и чувствовал к тому же, что должен внести вклад. Купленный мой хрен был изготовлен на заводе Ильича – на что за столом, придвинутым к стене в полосатых обоях, я обратил внимание супругов, заслужив похвалу за антисоветскую наблюдательность. «Какой закомплексованный юноша», – предполагаемый после моего убытия комментарий Инги Петкевич, от которой я впервые услышал это впоследствие модное выражение – по поводу другого визитера.)