Энциклопедия мифов. Подлинная история Макса Фрая, автора и персонажа. Том 1. А-К

Поезд прибыл в Мюнхен в половине шестого утра. Вопреки собственным прогнозам, я проснулся за четверть часа до этого знаменательного события, а потому успел умыться, побриться и даже завязать шнурки на ботинках. Заказал чашку кофе с круассанами в привокзальном ресторане. Старательно мазал хлеб толстым слоем масла – не потому, что это вкусно, а из предусмотрительности: кто знает, удастся ли мне сегодня еще раз поесть, так что лишняя сотня калорий не помешает. Потом отправился в местное справочное бюро, педантично выяснил расписание всех поездов, следующих в Шёнефинг. Без особого труда купил билет в хитроумном автомате, отыскал нужную платформу, занял место у окна, тут же задремал и проснулся за несколько минут до прибытия к месту назначения – столь совершенным существом я не был еще никогда в жизни. Я вел себя как перелетная птица, впервые в жизни отправившаяся к африканским берегам: вроде и не был тут никогда, вроде бы правил здешних не знаю, но это не имеет значения, поскольку внутренний компас, несомненно, покажет мне кратчайший путь к цели.

Поезд останавливается.

Выхожу.

Запах влажной земли и свежей хвои, сладкий вкус холодного горного воздуха, первое прикосновение подошв к мелким круглым камешкам мостовой. Про себя думаю, что надо бы отловить представителя местного населения и спросить у него, как пройти к озеру, но ноги сами несут меня куда-то, то вверх, то вниз по узким кривым улочкам. Городок Шёнефинг построен на нескольких маленьких, но весьма крутых холмах, у подножия которых серебрится озеро. Несколько роскошных домов почти на самом берегу – ага, возможно, в одном из них живет Клара-Мария, благословенная посетительница небесной кондитерской. А теперь, дружок, смотри внимательно, – говорю я себе. И если увидишь хоть какое-то подобие лестницы…

И тут я ее увидел. Это была не просто лестница, а некое подобие деревенской улицы: широкие ступеньки вымощены булыжниками, по обеим сторонам – не перила, а заборы, за которыми топорщатся остроконечные капюшоны крыш. Всюду жизнь, в палисадниках лают собаки, полощутся на ветру детские ползунки, из земли пробиваются маленькие отважные стебельки растений, а среди талого снега уже разбрызганы разноцветные капли крокусов. В иное время я бы непременно задержался у каждой калитки, сунул бы любопытный нос в чужую приватную жизнь, но сейчас меня интересует лишь одна подробность, да и та топонимического свойства: к каждому забору аккуратно привинчена табличка с надписью: «Himmelich Leiter». Кто-то мне говорил, что именно так, без артикля, и пишутся названия улиц.

Что ж, значит, я на месте.

Медленно поднимаюсь по лестнице. Не тороплюсь, поскольку внимательно гляжу по сторонам. Жду знака, или указания, или хоть малейшего намека, что мне следует остановиться. Но не обнаруживаю ничего из ряда вон выходящего. Впрочем, если уж мне назначили свидание на лестнице, было бы логично предположить, что следует подняться на самый верх. Лестницы, собственно, именно для того и существуют, чтобы подниматься наверх, разве нет?

А если так – вперед!

И, поднявшись на верхнюю ступеньку, я обнаруживаю лазейку – не в каком-нибудь дощатом заборе, а в старинной кованой ограде, увитой какой-то вечнозеленой растительной роскошью. Один толстый прут отогнут, другой отсутствует вовсе, так что даже взрослый человек вроде меня может без особого труда проникнуть на заповедную территорию.

Мне – туда?

Каким-то образом ответ совершенно очевиден.

В сладостном полузабытьи протискиваюсь в щель и бреду вперед, погружаюсь в ароматную утробу запущенного сада; по старой, полуразрушенной лестнице, заросшей бледной прошлогодней травой, поднимаюсь по склону крутого холма туда, где стоит трехэтажный дом с башенкой и блестят мокрые от ночного дождя каменные перила летней террасы.

Мое путешествие «туда-не-знаю-куда» подошло к концу. Мне бы, пожалуй, следовало испугаться, хотя бы из уважения к законам жанра, но страха нет – вероятно, он первым покинул корабль, причаливающий к волшебному острову: этакая жирная, вислозадая, но резвая крыса, до последней минуты скрывавшаяся в моих трюмах в надежде на перемену курса. Тело становится легким, как воздушный змей, сорвавшийся с привязи. Воздушный змей, змей небесный – что за славный пример для «рожденных ползать», какой обнадеживающий символ!

Открываю тяжелую парадную дверь, навалившись на нее всем телом. Мраморный пол вестибюля, корзинка для зонтиков справа от лестницы и два ее обитателя: белый и серый, под стать веселым гусям из детской песенки. Захожу в холл. Слева – стеклянная дверь, ведущая на террасу; в центре – черный кожаный диван и журнальный столик, а справа – антикварное кресло, обитое красным плюшем. В кресле сидит Франк собственной персоной. Довольный, как дворовый кот, только что побывавший в курятнике.

– Смотри-ка, – ухмыляется, – явился-таки! Кто бы мог подумать…

– Только один вопрос, – говорю торопливо. – Теоретический, прикладного значения он уже не имеет. Я только что умер? Или, наоборот, родился?