Кто учтив, тому больше нечего желать. Вежливость открывает любые двери и сердца, ею успешно торятся жизненные пути.
Любое общество, и всякий порок жизни, и все возвышенные нравы -- не более чем ритуалы. Можно исполнять ритуал слишком искренне, принимая его за саму действительность. Однако подобное усердие скорее приносит вред, чем пользу. Учтивый человек хорошо понял двусмысленность ритуала. Он уважает притязания ритуала на то, чтобы быть действительностью, и одновременно не настолько простодушен, чтобы верить этому. Неучтив всякий, не удовлетворяющийся всеми признанным обычаем и во всем ищущий смысл. Неучтив тот, кто избегает привычек и стремится к новому. Кто не удовлетворяется общепринятым и желает иметь нечто свое -- тоже неучтив.
Учтив же тот, кто старается соответствовать требованиям, не задаваясь вопросом об оправданности их. Неучтивость, напротив, состоит в выяснении права требований быть предъявленными. Всякий порядок должен обосновать себя перед лицом неучтивости и доказать свое право на существование. Мы опасаемся неучтивости, ибо действия ее непредсказуемы, проявления -- неприятны, а в итоге -- хаос. Да, манеры неучтивого дурны. Но не открывается ли подчас, благодаря их бесцеремонному действию, что мы сами слишком манерны? Совлеки кое с кого манеры -- и вообще ничего не останется. Совсем ничего, пустота. Обескураживающий результат, но разве в нем виновна неучтивость?
Назойливый приучает нас к терпимости. Не считаясь с действительными потребностями ближнего, он обременяет его своими услугами, радушием и заботой. Нет ничего утомительнее инициативы, начинания, внимательности назойливого человека. Во всяком проявлении своей чуткости он чрезмерен; каждым действием он угнетает, желая поспособствовать.
Постоянная неуместность порывов назойливого характера вызвана тем, что он более всего воодушевлен собственными благими побуждениями, перед которыми как-то теряются истинные заботы предмета его страсти. Назойливость -- хищное внимание, покушающееся на независимость человеческого "я". Назойливый не может успокоиться и смириться с тем, что у каждого своя жизнь и судьба. Все он стремится повернуть к наилучшему или правильному ходу вещей, не особенно задумываясь, нуждаются ли окружающие в его утомительной участливости.
В назойливом человеке мы встречаем редкое упорство. Трудно представить жизненную бурю, которая внесла бы перелом в его натуру. Тихо, неприметно, или шумно и требовательно, но в равной степени неколебимо будет настаивать назойливый на своем. Кто поймет, что кроется в его действиях -- искреннее желание помочь или тайная издевка? Назойливая натура неумолима, как тихо журчащая вода, которая и камень точит.
Больше всего назойливый человек ненавидит одиночество. Нет для него сильнее ужаса, и оттого он не терпит оставлять ближнего в уединении. Во всякое событие чужой жизни встревает он с детской непосредственностью. Не удивительно, что в каждом нормальном человеке назойливость вызывает раздражение. Однако далеко не всегда жизнь складывается нормально. Когда душой овладевает тревога, горечь или печаль, когда наступает тоскливое одиночество, когда, одним словом, жизнь становится тягостна и не знаешь куда деться, тогда на выручку приходит назойливый человек. Он удивительно неприхотлив. Он внимателен, даже если мы угрюмы; он приветлив, даже если мы раздражены; он безостановочно говорит, даже если мы упорно молчим. Своим бестактным вмешательством он отвлекает от угнетающих мыслей и помогает забыться. Большое облегчение в час невзгоды способен принести назойливый, и мы невольно ощутим благодарность к тому, кто нас раньше раздражал. Моральное вскрытие показало, что в назойливости скрыта неумелая активность души. Силы бурлят в ней, она одержима сама собой, она не может оставаться спокойной и беспристрастной, и потому оказывается назойливой. Стоит потерпеть, и растущий жизненный опыт огранит эту не знающую удержу натуру. Активность станет созидательной, к страстности прибавится чуткость, а возросшая уверенность в себе укротит пустые притязания. Стоит подождать... Ведь даже если назойливый человек не переменится, мы, благодаря ему, научимся может быть важнейшему умению -- терпимости.
Некоторые слова, случается, говорят сами за себя. Например, "паровоз" -- везти силой пара. Или "ошеломить" -- ударить дубиной по шлему с легко представимым результатом. Так же и слово "склока" сразу вызывает картину потасовки, в которой от противников "шерсть летит клочьями". Почему шерсть? Мы ведь как будто не собаки. Но, видимо, всякий раздор превращает нас в животных; отсюда и шерсть.