Энциклопедия русских суеверий

По сообщению П. Н. Рыбникова, «глава леших», к которому можно было обратиться с жалобой на прочих лесных духов, в Олонецкой губернии именовался Мусайла лес: «…чтобы заклясть леса, отправляются в лес, отыскивают лядину и вырубают рябиновую ветку, от которой была бы отрастелина, также вырубают несколько рябиновых батожков. Один полагают против сердца, другие на хребет; затем крестьянин начинает выговаривать заклятье, в котором жалуется Мусайлу на праведного леса, который сделал имрку (имеется в виду имя жалующегося. — М. В.) лихо, не ведая за что, и просит царя лесовиков имрка от лиха избавить, а не то будет послана грамотка царю в Москву, и царское величество сошлет два приказа московских стрельцов да две сотни донских казаков, и вырубят лес в пень. В подтверждение полагается около рябины грамотка» <Рыбников, 1864>.

ЛЕСНАЯ ДЕВКА — девушка, блуждавшая по лесам; жившая у лешего и научившаяся знахарству.

«Стал народ прихадить дивитца ляснэй девки; стала варажить и сказывать всим всю щирую правду» (Смол.).

Крестьяне верили, что леший уносит, уводит к себе проклятых и заблудившихся людей, детей, иногда уносит понравившихся девушек, женщин, которые могут продолжать жить и воспитываться в его лесном доме.

Согласно поверьям (особенно северных, лесных районов России), леший порою не только растит девушек (реже — парней), но и устраивает их судьбу: подбирает жениха, помогает сыграть свадьбу. Бытовали представления о том, что девушка, жившая у лешего, может не только возвратиться домой, но приобретает у него особые знания, умения.

В небольшом цикле смоленских быличек «о лесной девке» (запись конца XIX в.) лесовой, изображаемый, пожалуй, сочувственно, даже благообразно, в течение семи лет учит проклятую девушку «знахарству и всему порядку», наблюдая во время их совместных блужданий за «ладом» у людей — в повседневном быту, на ярмарках. Он «кривится, коли что не в порядке»; обращает особое внимание на то, как испечен хлеб. Лесовому по нраву хлеб из просеянной муки, замешанный на процеженной воде — его он, пожалуй, и «откушает» (мука в закромах, по мнению лесового, должна быть «накрыта покрышкою»).

Лесовому не любы те, кто ложится спать не перекрестившись и не помолившись и, укладывая на ночь, не крестит детей. Ему нравятся тишина и мир в доме — увидев ссору, он торопит свою спутницу: «Уйдем, здесь не будем, здесь и Бог не бывает».

На ярмарке с появлением лесового оживляется торговля. Придя во время странствий к хате, в которой беспрестанно кричит смертельно больной ребенок, лесовой (невидимо для матери) укачивает, успокаивает малыша, говоря, что мать его «Богу молится — помолится и за наше здоровье».

На седьмой год странствий с лесовым девка возвращается к родным, но становится «дуже серьезной» и начинает ворожить. «Лесные девки, настрадавшиеся в плену у лесового, — считали на Смоленщине, — научаются ворожить и сказывать всем сущую правду. Отпечаток серьезности лежит на лице их. По выходе замуж они утрачивают свое знание» <Добровольский, 1891>.

Возможно, что в таких поверьях отразились воспоминания о существовавшем некогда обычае возрастной (перед браком?) изоляции девочек, девушек, словно бы исчезавших на время в лесах (см. ЛЕШИЙ, ПРОКЛЯТЫЕ).

Появление лесной девки не всегда прямо связывается с лешим. В еще одной смоленской быличке «девушка из леса» (в белом, с распущенными волосами), благодаря за заботу о своем ребенке, наделяет крестьянина знахарскими способностями, знаниями <Добровольский, 1891>.

На Пинеге лесные девки со светящимися телами и зелеными волосами — существа, сходные с русалками.

ЛЕСНЫЕ СТАРИКИ, ЛЕСНЫЕ ОТЦЫ — лесные духи, похищающие детей.

«Кроме леших в лесу есть еще лесные старики или отцы; людям они причиняют неприятности тем, что заманивают в лес детей, неизвестно для чего держат их у себя, неизвестно чем кормят» (Олон.).

ЛЕСОВАЯ СИЛА — нечистая сила, обитающая (появляющаяся) в лесу.

В севернорусской быличке устрашающим появлением лесовой силы сопровождается приход покойника: «Навопелась я раз по нем (по мужу) — а я каждое воскресенье к нему на могилку вопеть ходила — и надела мужнюю шубу, а то после вопу-то дрожь брала… Как сенной-то наволок проехали, вдруг рапсонуло на воз ко мне… Гляжу, муж в жилецком платьи. „Пусти, говорит, пусти, не рыци, я не мертвой, а живой…“ Думаю: какой мне ко разум пришло и как-будто одурно стало, дрожь пала и будто кожу сдирают. Рыцю: „Миколушка (сын), подь ко мне на воз“. Сидит на возу: я вижу, а он не видит. И сказать боюсь, парень бояться будет.

А уж как гугай-то в лесу рыцит, да собачка лает, да вся эта лесовая сила, страсть! А по снегу кубани-то! Как я выстану на воз, да думаю, может отстанет. И как я пала тут! Кое снегом меня терли, да кое чаем, на печь положили. Так я без памяти, да без языка сколько лежала» (Олон.).