Энциклопедия русских суеверий

Колдун может напустить икоту, посадить беса (конкретно-материальное воплощение таинственной порчи) (см. БЕС, ИКОТНИК, КЛИКУША); нагнать «вопль»; иссушить до кости; вызвать тоску, параличи, родимчик, падучую болезнь и половое бессилие; колдун «наводит» повальные болезни, лихорадки, пьянство, «затворение кровей» у женщин, глухоту, куриную слепоту; он «присаживает килы» (различного рода опухоли) и т. п. Напуски и порчи «бывают на болезни и на учинение всякого зла, — полагали в Архангельской губернии, — насадить грыжу, килу, стрелы, икоту, останавливать свадьбы, прятать незаметно вещи, угонять скот от вида» <Ефименко, 1877>. «Я все могу, — бахвалится знахарь, — отнять ноги, отнять руки. Только правую руку… оставляю для того, чтобы человек крест на себя мог положить» <Попов, 1903>. Во многих губерниях России верили, что порча может быть «временной или до смерти».

Приблизительно так же порча представлялась и в XVII в. (вероятно, и ранее) (см. КЛИКУША). Порче приписывались самые разнообразные заболевания. Порча выражалась в психическом расстройстве и бессознательном состоянии, говоря словами подлинника — в «тоске», «беспамятстве». Чаще всего следствием порчи считали припадки падучей и кликушества.

Вполне традиционно описываются в свидетельствах XVII в. и действия колдунов: «Колдун Терешка Малакуров на соль наговаривал и метал по улицам и по перекресткам, хто перейдет и того возьмет пуще» <Черепнин, 1929>. Как отмечает Н. Краинский, «порча играла очень серьезную роль в домашнем быту не только крестьян, но и помещиков, и людей высшего общества. <…> При условии крепостного состояния, помещики боялись порчи от своих крепостных и крестьяне, желая получить свободу, доносили на помещиков в колдовстве» <Краинский, 1900>.

Боязнь тайной колдовской порчи сохранялась у крестьян многих районов России вплоть до нашего времени: «Заведующий факторией у нас был карел, из Чупы. Одну он, колдун, черноту знал, портил людям. Сыну сказал: „Не женись, сын, я не перетерплю“. Он велел: „Принеси сыр, я тебе на сыру сделаю“. Сделалось на сыру пятно. „Вот, говорит, хоть тебя вылечат, а это пятно на сердце останется“. И сын не женился, пока отец жив был» (Мурм.). «Колдуны порчу напускали, трясучку. Раньше по ветру пускали слова. Теперь говорят, их провода (телеграфные и др.) притягивают» (Волог.) <Адоньева, Овчинникова, 1993>.

В свете всех этих представлений роль внушающих страх колдунов, как и отношение к ним, нередко оказывались двойственными. К ним же обращались с просьбой «снять порчу», вылечить: «Кто на добро ладит, кто на зло». В Архангельской губернии считали, что болезни бывают двух родов: «одни рождаются от воды, от лесу, от могилы, от земли и т. п., другие же происходят от порчи недобрых людей. Чтобы узнать, отчего произошла болезнь, колдун берет крест от больного и опускает в воду, в которой рассматривает по своему искусству» <Ефименко, 1877>.

В свидетельствах XIX―XX вв. характер деятельности колдунов может объясняться не только злонравием или внушениями нечистой силы, но и «прихотью, настроением», непреоборимым стремлением «портить», время от времени одолевающим колдуна; «привычкой»; желанием заработать и даже любознательностью и «любовью к искусству». По утверждению одной из жительниц Терского берега Белого моря, «Андриян да Левонтий (колдуны. — М. В.) сами испортят, да направят. Вообще-то они люди обходительные были. Какой-то интерес у них был. То ли сами себя уверяли, что можно это сделать».

Очень опасались вредоносного колдовства во время свадеб: «Среди всевозможных видов порчи совершенно особенной и наиболее распространенной является порча молодых» <Попов, 1903>. «На деревенские праздники в числе гостей приходят люди, известные в околодке за колдунов, ворожей и т. п.; в предупреждение каких-либо с их стороны злых дел, втыкают в подстолье нож, или становят возле печки опрокинутый ухват; при таких предохранительных мерах колдун не только теряет способность воспроизводить волшебство, но даже и не может долго оставаться в той избе; во всяком случае домохозяин зорко следит за всеми движениями недоброго человека» (Влад.) <Добрынкин, 1876>.