Энциклопедия русской жизни. Моя летопись: 1999-2007

В настоящий момент Вий, под плач буквально всех обездоленных жителей Омска, движется в сторону Санкт-Петербурга. Древние философы-гностики считали, что каждое движение божественных существ в пространстве рождает миры – подобно этому, каждое движение «Сибнефти» рождает деньги, которые тут же, в виде налогов, падают в местный бюджет. Вы легко можете себе это представить в образе коровы, которая идет по лугу и на каждом шагу роняет гуано. Пожив какое-то время в Петербурге, осчастливив рестораторов, отдохнув девушек и на память выкопав котлован, Вий двинется, по незримому плану, дальше, поскольку хорошенького понемножку, а экономика у нас примерно везде одинаковая, да и назначенцы-губернаторы довольно однородны. Так что других способов пропитания народов, кроме вождения «Сибнефти» по стране, видимо, не предвидится. И котлован напротив Смольного собора вырыть, я думаю, успеют. Может, не в полную величину, не на сто этажей вглубь, как планируется сейчас, но выроют.

Ну, что будем делать, граждане? Протестовать? Протесты несколько замедлят скорость выкапывания котлована, но не предотвратят его появление. Не помогли же протесты жителей и защитников Крюкова канала, снесли же целый квартал. Протесты, надо заметить, озлобляют инициаторов стройки и огрубляют формы расхищений. Не протестовать? Как-то странно. Все-таки выдающийся беспредел задуман, не протестовать неприлично. Скорее всего, следует протестовать в каких-то новых, неожиданных формах… Главное – не волноваться попусту, поскольку подземные воды Питера на страже, «Медный всадник придет за тобой», и судьба стоэтажного небоскреба примерно ясна. Скреб неба по-русски – это котлован. Так что добро пожаловать, «Сибнефть»! Приводите Вия. Мы готовы.

Май

P. S. «Сибнефть» – дочернее предприятие Газпрома. Вия давно привели.

Музей печали

Посвящается 303-летию Санкт-Петербурга

Вот бывает: прочтешь что-нибудь несусветное на уличной вывеске, и только через пару минут догадаешься, что это мираж, ошибка зрения, смешная путанка… Так Антон Павлович Чехов читал – «Большой выбор сигов» и все удивлялся, неужели есть такой магазин особенный, где рыба сиг водится в исключительном разнообразии, пока однажды не присмотрелся и не прочел прозаическое «Большой выбор сигар». А я шла как-то вдоль Мойки и боковым зрением схватила – «Музей печали». Даже остановилась. Как хорошо! Музей печали. А уже бойкий информатор внутри головы подсказывал, что – ошибка, что – «музей печати», конечно.

Но мне жаль, что нет на свете Музея печали. Печаль так разнообразна! А. С. Пушкин, например, в стихотворении «На холмах Грузии…» открыл светлую печаль. Значит, есть и темная. Существует, конечно, печаль о несбывшемся и печаль о сущем, печаль любви и печаль в отсутствии любви, печаль об ушедших из жизни и печаль о живых. И уж, без сомнения, в наш воображаемый Музей печали стоило бы сдать Санкт-Петербург советского периода, город Ленинград – пожалуй что весь целиком.

Я помню его, начиная с шестидесятых годов, это был печальный город, как будто с трудом приходящий в себя после смертельной болезни. Бедный, чистый. С дурацкими красными тряпочками и агитационными буквами на фасадах – но всего этого было в десять раз меньше, чем современной рекламы. Долгое время, до последних лет – зеленый, с множеством садиков и сквериков. С милым нелепым животным-трамваем. С плохими магазинами. С невероятным количеством дворцов и домов культуры. С очень серьезными милиционерами. С детьми, спокойно играющими во дворах без присмотра… Исчезновение Ленинграда можно было бы как-то извинить при одном условии: если бы подавляющему большинству людей стало жить лучше, но этого не произошло, да и не могло произойти. Мы наши исторические грехи не замаливаем и не искупаем, даже не каемся в них, и они каменеют и отправляются вместе с нами в наш общий Музей печали.

Хожу по городу, ищу неизуродованные новоделом места. Их еще много, но чаще натыкаешься на порчу. Вот опять впендюрили огромный домище, без меры, без вкуса – в Советский переулок, на пересечении с 5-й Красноармейской. Я там рядом училась восемь лет. Ничего, ничего не найти – ни кафе, ни магазинчика родного… Теряешь родину, не покидая родины, вот это да. Человек, который три года играл на гуслях и ложках в Доме культуры имени Карла Маркса, не может сегодня глядеть на Питер и чирикать «ура-ура, зло ушло – добро пришло!» (Это я о себе, я играла на гуслях – бесплатный кружок, выдавали инструменты, возили на выступления!) Улица Правды – где она? Кудрявая, нечеловечески самоуверенная дама-архитектор, недрогнувшей рукой изменяет трехсотлетний ландшафт Петербурга и страшно удивляется, когда ее скопище мелких пластических уродств – «пешеходную зону» – люди с улицы Правды (то есть не привыкшие врать) так и называют: скопищем уродств…

Дело не в обычных временных изменениях, которые неизбежны. Дело в резком, катастрофическом и уродливом сломе всего стиля и даже сути жизни.