Энциклопедия символизма: Живопись, графика и скульптура

В сапфире сумерек пойду я вдоль межи.
Ступая по траве подошвою босою.
Лицо исколют мне колосья спелой ржи,
И придорожный куст обдаст меня росою.

Не буду говорить и думать ни о чем —

Пусть бесконечная любовь владеет мною —
И побреду, куда глаза глядят, путем
Природы — счастлив с ней, как с женщиной земною.

(Пер. Б. Лившица)

Это стихотворение, датированное мартом 1870 г., входит в «Сборник Демени», состоящий из двух тетрадей стихов, которые Рембо переписал начисто осенью того же года и посвятил молодому поэту из Дуэ. Оно свидетельствует о врожденной независимости того, кто хотел в литературе — да и вне ее — жить «абсолютно свободным». Первая из этих тетрадей, более пестрая по своему составу, позволяет обратить внимание на разнообразие его палитры. Здесь и летние стихотворения, и длинные тирады, и юмористические наброски, и политические стихотворения, исполненные горечи и раздражения. Вторая, напротив, поразительна по своему единству и повороту темы: она живописует скитания Орфея как бродяги, который «на обуви... израненной камнями, / Как струны лиры, ...натягивал шнурки» (пер. М. Кудинова). 1871-й, «ужасный год», был для Рембо годом объявления войны как «чудовищно пресной (...), объективистской поэзии, так и тем, кто занимается лишь воспроизведением духа мертвых вещей» (Готье, Леконт де Лиль, Банвиль). Этот факт имеет более глубокий смысл, чем весьма сомнительное участие Рембо в Коммуне. Два письма, подписанные «ясновидящим» (одно, от 13 мая, адресовано Изамбару, его старому преподавателю, другое, от 15 мая, — Демени), — это письма, говорящие о разрыве, в том числе разрыве с самим собой. Вместо старой литературы Рембо намеревается основать новую словесность, вместо прежней своей поэзии — создать принципиально иную поэзию, поэзию другого, первые наброски которой — «Украденное сердце», «Парижская военная песня», «Мои возлюбленные малютки», «На корточках», «Семилетние поэты», «Бедняки в церкви», «Что говорят поэту о цветах». Чудовищная работа, за которую взялся поэт, не пощадила ни его тело («разлад всех чувств»), ни душу («все виды любви, страданий, безумия»), ни язык. Рембо совершает насилие над словарем, синтаксисом, метром. Он мечтает об «универсальном языке», который шел бы «от души к душе и вбирал все — запахи, звуки, краски, то связывая мысль с мыслью, то извлекая одну мысль из другой». Эти разрозненные формулировки позволяют вспомнить о переписке Бодлера (в котором видели «подлинного ясновидца, короля поэтов, настоящего Бога») и, по-видимому, предвосхищают то, что станет доктриной символистов: «Поэт ищет нечто неизведанное и тем самым приобщает свою жизнь к жизни мира».

Но было бы ошибкой превращать Рембо в символиста до символизма. Формулировки формулировками, но применение, которое он им находит, может быть достаточно разным. Одно из самых знаменитых стихотворений 1871 г. «Пьяный корабль» представляет из себя замечательное литературное произведение, а цветной алфавит «Гласных» напоминает алхимический опыт. Правда, «Алхимия слова», центральный раздел «Сезона в аду» (1873), этот опыт опровергает. Поэтика Рембо эволюционирует не столько под влиянием Верлена и «жизни вдвоем», сколько вследствие непрекращающихся поэтических поисков. Для стихов весны и лета 1872 г. лучшим названием было бы, возможно, название, данное Верленом, — «Этюды небытия». Свободная игра ассоциаций способна привести к исчезновению образа и даже породить страх пустоты («Мишель и Кристин») и иллюзорность мира.