Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Вполне естественно, что между «Фаэтонщиком» и стихотворением «10 января 1934 года» наблюдаются параллели: «Мы со смертью пировали <.. > А над ними неба мреет / Темно-синяя чума» = «Боже, как жирны и синеглазы / Стрекозы смерти — как лазурь черна!» («смертью» = «смерти»; «Темно-синяя» = «синеглазы… черна»). Здесь же следует упомянуть «молодые гроба» из цикла «Армения».

Приведем еще две важные переклички между «Ариостом» и «Арменией»: «А я люблю его неистовый досуг, / Язык бессмысленный, язык солено-сладкий» = «Как люб мне язык твой зловещий. / Твои молодые гроба»[2961]^[2962]; «Он наслаждается перечисленьем рыб / И перчит все моря нелепицею злейшей» = «Страшен чиновник — лицо как тюфяк, / Нету его ни жалчей, ни нелепей».

Все эти сходства подчеркивают смысловые тождества: Нагорный Карабах = Армения = Италия = Советский Союз; фаэтонщик = Ариост = разбойный Кремль = тиран. В таком свете «неистовый досуг» Ариоста объясняется строчками из «Стансов» (1935): «…И что лиловым гребнем Лорелеи / Садовник и палач наполнил свой досуг». Поэтому здесь поэт скажет: «Лишь бы страна со мною говорила / И на плечо вполпальца мне давила, / Товарищески ласкова и зла». И так же охарактеризован Ариост: «И перчит все моря нелепицею злейшей <.. > И улыбается в открытое окно»57

Примерно в одно время с первой редакцией «Ариоста» (1933) пишется стихотворение «Не искушай чужих наречий, но постарайся их забыть…», где также появляется интересующий нас персонаж: «Что, если Ариост и Тассо, обворожающие нас, / Чудовища с лазурным мозгом и чешуей из влажных глаз?». Очевидно, что перед нами — тоталитарный монстр, который вновь владеет лазурью («лазурный мозг»). При этом сочетание лазури, чешуи и глаз уже встречалось в стихотворении «А небо будущим беременно…» (1923): «А ты, глубокое и сытое, / Забременевшее лазурью, / Как чешуя многоочитое, / И альфа и омега бури». Таким же многоочитым будет выведен Сталин в стихотворении «Когда б я уголь взял для высшей похвалы…» (1937): «Лепное, сложное, крутое веко — знать, / Работает из миллионов рамок». Что же касается оборота обворожающие нас, то он напоминает описание вождя в «Стансах» (1937): «Непобедимого, прямого, / С могучим смехом в грозный час, / Находкой выхода прямого / Ошеломляющего нас»[2963].

А другая строка из «Не искушай чужих наречий. «О, как мучительно дается чужого клекота почет», — повторяет мотив из «Грифельной оды» (1923), где поэт с таким же трудом пытается выучить «чужие наречия» (язык «ночи-коршунницы» и «грифельный визг»): «И я теперь учу язык, / Который клёкота короче <.. > Какая мука выжимать / Чужих гармоний водоросли!» («как мучительно» = «Какая мука»; «чужого клёкота» = «клёкота… Чужих»). Аналогичное сходство обнаруживается между «Грифельной одой» и «1 января 1924»: «Какая мука выжимать / Чужих гармоний водоросли!» = «Какая боль — искать потерянное слово, / Больные веки поднимать / И с известью в крови для племени чужого / Ночные травы собирать»[2964]. Между тем последние строки произносятся уже как бы от лица Ленина, в мозгу которого после его смерти 21 января была обнаружена известь: «Основная артерия, которая питает примерно % всего мозга, — “внутренняя сонная артерия” (arteria carotis interna) при самом входе в череп оказалась настолько затверделой, что стенки ее при поперечном перерезе не спадались, значительно закрывали просвет, а в некоторых местах настолько были пропитаны известью, что пинцетом ударяли по ним, как по кости»[2965]^[2966][2967].

К «Грифельной оде» восходит и признание в стихотворении «С миром державным я был лишь ребячески связан. .»(1931), где поэт говорит, что безуспешно пытался приспособиться к советскому строю: «И ни крупицей души я ему не обязан, / Как я ни мучил себя по чужому подобью» = «Какая мука выжимать / Чужих гармоний во-доросли!)/¹.

Также и небо в стихотворении «А небо будущим беременно…» названо чужим: «Тебе, чужое и безбровое…». И здесь же фигурирует ночь-коршунница из «Грифельной оды» (оба текста — 1923): «Врагиню-ночь, рассадник вражеский / Существ коротких ластоногих. <…> И тем печальнее, тем горше нам, / Что люди-птицы хуже зверя / И что стервятникам и коршунам / Мы поневоле больше верим» (сравним со стихотворением Высоцкого «Мне скулы от досады сводит…», 1979: «Я верю крику, вою, лаю»).