Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Вот еще два похожих свидетельства Евгения Евтушенко: «У меня было определенное мнение по поводу стихов Высоцкого, и я ему это говорил. Может быть, это мнение ошибочное, но я считал, что его стихи должны существовать вместе с музыкой, что на бумаге они проигрывают. Во всяком случае, так я считал. Я, действительно, не бегал, а Вознесенский всё время бегал по редакциям с его стихами. У меня была другая точка зрения на этот счет, я старался помочь ему выпустить пластинку, старался устроить ему выступление, когда можно было, и так далее»22; «Мы оба делали всё, что могли, и Вознесенский в этом смысле делал больше, чем я. Но ни я, ни Вознесенский не были главными редакторами, и последнее слово было не за нами. Именно я ходатайствовал, чтобы Высоцкий, не напечатавший еще ни одной строки, выступил вместе с профессиональными поэтами в Париже. А сопротивление было довольно сильное»[3127]^[3128].

Позднее, в своих воспоминаниях, Евтушенко напишет: «…столько, как Андрей, никто не обивал пороги издательств, хотя, увы, безуспешно. Да и я каждый раз натыкался на стену. Так, после письма с ходатайством о большой пластинке Высоцкого меня вызвал В.Ф. Шауро, зав. отделом культуры ЦК той самой партии, аббревиатуру которой не могла без смущения выговорить Марина Влади. По ходу долгой изнурительной беседы он решил передохнуть и, к моему изумлению, поставил песню Высоцкого: “У братских могил нет заплаканных вдов — Сюда ходят люди покрепче. На братских могилах не ставят крестов… Но разве от этого легче?!”. Мне даже показалось, что глаза собеседника увлажнились. Или это он хотел показать, что в глубине души тоже знает цену Высоцкому. И я обрадовался:

— Вот и выпустите наконец большую, настоящую пластинку. Для всех.

Но Шауро вздохнул и посуровел:

- “Я волком бы выгрыз бюрократизм” — лучше Маяковского не скажешь. Но не сразу Москва строилась. Надо проявлять выдержку и Высоцкому, и вам, — и возобновилась усыпляющая проповедь не спешить и советоваться, чтобы избежать необдуманных шагов»**.

Позднее Евтушенко так описал свою встречу с Шауро: «Он мне говорит: “Вы думаете, что я враг Высоцкого? Да что вы, Евгений Александрович!”. Он принес какой-то маленький плеер, поставил мне песню Высоцкого. У него выступили на глазах слезы. И он сказал: “Вот видите, как мне нравится! Но, Евгений Александрович, еще не дозрел наш народ до этого”. Я знаете, когда ушел от него? Я пришел к нему утром в 9 часов и ушел в 9 вечера. Мы сидели, разговаривали, оба голодали. — Не уговорили вы его, что дозрел народ до Высоцкого? — Нет»[3129]^[3130][3131][3132].

Другие подробности разговора с Шауро содержатся в самых ранних мемуарах Евтушенко: «…Шауро исчез в задней комнате и появился с японским кассетником <.. >. Что же услышал я в штабе нашей идеологии после того, как здесь при Поликар-пове2⁶ звучали песни “упадочного” Вертинского? Еще более “упадочные” песни Высоцкого, которые ни разу при его жизни не были выпущены официальной большой пластинкой. От кого же зависел выход этой большой пластинки? Как раз от того человека, который так любовно проигрывал мне неофициальную запись на японском кассетнике. Шауро, правда, все-таки помог выйти пластинке-крохотулечке Высоцкого. Но вот на большую пластинку Высоцкого его большой любви не хватило»^.

Более того, сам Брежнев хотел «приручить» Высоцкого, издав сборник его стихов, но эта идея встретила сопротивление со стороны официальных поэтов. Сотрудник личного аппарата Брежнева Александр Байгушев свидетельствует: «Про книжку — это мне Брежнев говорил: давай издадим Высоцкого, примем в Союз писателей, дадим дачу — будет советский поэт. Я к Маркову [председателю Правления Союза писателей СССР. -Я.К]. так и так, Георгий Мокеевич, нужно издать. Он отвечает: я знаю, чья это идея, но я на такой шаг не готов. Мы его примем в Союз, а он что-нибудь устроит, я не хочу за него отвечать. В итоге пришли к компромиссу — если кто-то из “левых” — Евтушенко, Рождественский или Белла, — возьмет его на поруки, тогда печатаем. Но все отказались, сказали, что он не поэт»2⁸.

Эдуард Володарский, выступая на одном из вечером памяти Высоцкого, также говорил о подобном отношении к нему со стороны коллег: «Чего греха таить, это уязвляло очень сильно, что песни его не воспринимали, как стихи. <.. > когда он видел, допустим, некое равнодушие в глазах Беллы Ахмадулиной, это его сразу просто убивало напрочь. “Она — поэтесса, — он мне один раз сказал, — понимаешь, а я кто?”»[3133].