Оба чувствовали всеобщее онемение, сковавшее страну: «Я глубоко ушел в немеющее время» («Как светотени мученик Рембрандт…», 1937) ~ «Душа застыла, тело затекло» («Приговоренные к жизни», 1973); и говорили об ужасе тоталитарного режима:
Между тем, несмотря на всеобщую атмосферу страха, Мандельштам говорил: «Зачем пишется юмористика? <…> Ведь и так всё смешно»[3017]
[3018][3019][3020][3021]. Ему вторит Высоцкий: «И было мне до смеха — / Везде, на всё, всегда!» («Общаюсь с тишиной я…», 1980).Оба поэта бичуют себя: «Я гадок себе. Во мне поднимается всё мерзкое из глубины души» (из разговора с Н. Мандельштам; записано С. Рудаковым, 02.08.1935нз
) ~ «И сам себе я мерзок был, / Но не проснулся» («Дурацкий сон, как кистенем…», 1971), — и говорят об угрозах со стороны власти: «Пока следят, пока грозят, / Мы это переносим» («Формулировка», 1964), «Эй, кто там грозит мне? / Эй, кто мне перечит?» («Че-чет-ка», 1973), «Не раз, не два грозили снять с работы» («Ах, как тебе родиться пофартило…», 1977), «.Даже если сулят золотую парчу / Или порчу грозят напустить — не хочу!» («Мне судьба — до последней черты, до креста…», 1977), «Грозят ломать во имя магистрали» («Пятнадцать лет — не дата, так…», 1979; АР-9-50).Да и в реальной жизни угрозы шли постоянно: «Высоцкий потом рассказывал мне, — вспоминает Мария Розанова, — что его вызывали на Лубянку, грозили, что, если он “не заткнется”, ему придется плохо»14
. Сам же поэт признался в 1980 году: «А вот в 74-м… или 75-м году (в каком достоверно, хоть убей на месте, не помню, а может быть — всё может быть! — и в том, и в другом) в “охранке” [Пятое управление КГБ] мне серьезно угрожали: “Мы можем посадить тебя, Высоцкий, в одночасье”»15. Да и в конце 1979-го он столкнется с ситуацией, когда «следователи шлют повестки в театр, грозят арестом…»16.Вопросом «Эй,
В первом случае «растет из-за угла» родина; во втором растет и «грозит из угла» ее столица — «курва-Москва»; а в третьем говорится о грядущей всемирной бойне и о массовых репрессиях («миллионы убитых задешево»), которые осуществляет «пасмурный, оспенный / И приниженный гений могил».