Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

В контексте футбольного сюжета может показаться странным, что этого инсайда до сих пор не удалили с поля, если «он грубит, он буянит и судьям перечит» (то же самое относится и к «канадским профессионалам» из «Песни о хоккеистах»: «Профессионалам судья криминалом / Ни бокс не считает, ни злой мордобой»). Но на уровне подтекста становится понятно, что советскую власть «удалить» невозможно, все ее боятся, она может делать, что хочет, и никакие судьи ей не страшны.

А теперь сопоставим «Песню про правого инсайда», где идет речь о массовых избиениях (читай: репрессиях) с «Путешествием в прошлое» (1967), где лирический герой говорит уже только о своем избиении: «Ох, инсайд! Для него — что футбол, что балет, / И всегда он танцует по правому краю <…> И инсайд беспрепятственно наших калечит!» = «А какой-то танцор бил ногами в живот».

Главному герою не дают выйти на поле, и он вынужден сидеть и смотреть, как инсайду «сходят с рук перебитые ноги» /2; 434/. Общая идея этой песни послужила основой для «Марша футбольной команды “Медведей”» (1973): «Вперед, к победе! / Соперники растоптаны и жалки, — / Мы проучили, воспитали их». В обоих случаях используется метафорический образ жестокого футбола с калеченьем противника.

В черновиках «Марша» имеется следующая строка: «Нам прет сегодня карта!» /4; 375/, - а в песне «У нас вчера с позавчера…» герои говорили о шулерах: «Карта прет им, ну а нам — пойду покличу!». Но важно отметить, что та строка из «Марша» осталась в черновике, а в основном варианте стоит: «А нам забили…». В «Куплетах нечистой силы» (1974) появятся в этой связи такие строки: «Нет, что-то стала совсем изменять / Наша нечистая сила!».

Можно также предположить, что начало «Песни про правого инсайда» — «Ох, инсайд! Для него — что футбол, что балет» — получило развитие в «Марше» (образ американского футбола, то есть жестокой борьбы с калечением противника — по сути, того же бокса и «злого мордобоя» из «Песни о хоккеистах», «мордобития» из «Песни про джинна», а также «крушения» челюсти и ребер из «Сентиментального боксера», — и образ балета, то есть мягкости, плавности и т. д.) в следующей строфе: «В тиски медвежие / Попасть к нам — не резон, / Но те же наши лапы — нежные / Для наших милых девочек и жен».

А теперь сравним ситуацию в «Песне о хоккеистах», в «Марше футбольной команды “Медведей”» и в «Песне про правого инсайда»: «Как будто мертвый, лежит партнер твой» = «Соперники растоптаны и жалки» = «И инсайд беспрепятственно наших калечит».

Мотив физического уничтожения властью своих противников встретится и в «Королевском крохее» (1973): «Девиз в этих матчах: “Круши, не жалей! / Даешь королевский крохей!”». Это очень напоминает «злой мордобой» из «Песни о хоккеистах». А крохей — это контаминация крокета и хоккея, что вновь отсылает к этой песне. Но самое интересное — что описание королевского крохея повторяет описание бокса в «Сентиментальном боксере»: «И думал противник, мне челюсть кроша <…> Но думал противник, мне ребра круша <…> Теперь, признаюсь, кончен матч…» (АР-574) = «Названье крохея от слова “кроши” <…> Девиз в этих матчах: “Круши, не жалей / Того, кто не любит крохей!”» (АР-1-168) («кроша» = «кроши»; «круша» = «круши»; «матч» = «матчах»). А лирический герой в «Сентиментальном боксере» как раз не любит бокс (то есть тот же крохей): «Бить человека по лицу / Я с детства не могу»[723]. Поэтому противник его и «крушит».

В свою очередь, «злой мордобой» из «Песни о хоккеистах» предвосхищает ситуацию в «Марше футбольной команды “Медведей”», где упоминаются «“Медведи” злые», играющие в «кровавый, дикий, подлинный футбол». Причем футбол в этой песне и крохей в «Королевском крохее» наделяются похожими характеристиками: «Невероятным бешеным футболом…» = «Играть заставил всех графей и герцогей, / Вальтей и дамов в потрясающий крохей»: «Король, что тыщу лет над нами правил, / Привил стране лихой азарт игры без правил» = «Мы — дьяволы азарта». И если крохей назван королевским, то в «Марше футбольной команды “Медведей”» про этих «Медведей» сказано, что они «божественные взоры усладят», то есть, фактически, «взоры» того же короля, который придумал крохей (более того, «Медведи» сами называют себя богами: «И пусть святые, / Пресытившись едой и женским полом, / На настоящих идолов глядят»). Да и в «Песне о хоккеистах» говорится, что «профессионалы» стараются доставить удовольствие своему «богу»: «Не оплошай, бык, — бог хочет шайбы, / Бог на трибуне — он не простит!».

Если продолжить разговор о тождестве «советская власть = бог», то обязательно нужно вспомнить раннюю песню «За хлеб и воду»: «Да это ж математика богов: / Меня ведь на двенадцать осудили, — / У жизни отобрали семь годов / И пять теперь обратно возвратили!». О том, что в поэзии Высоцкого власть часто наделяется божественными свойствами, мы уже говорили при разборе «Райских яблок» и «Побега на рывок».