Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Истоки такого отношения уходят в 1956 год, когда прозвучал хрущевский доклад о «культе личности» и началось массовое возвращение заключенных из лагерей. Вот что вспоминал об этом ровесник Высоцкого, правозащитник Леонид Плющ в фильме Иосифа Пастернака «Александр Галич. Изгнание» (1989): «Понимаете, мальчишки, верующие комсомольцы, сталинисты, всё прочее. Вдруг на нас обрушился 20й съезд: наш бог оказался негодяем, и всё перевернулось. И вдруг мы увидели, что мы живем в царстве лжи. Вот тогда пошел блатной жаргон вообще — это было повальное явление. Это спонтанная реакция была. Ведь каждое слово — ложь. Все наши хорошие эмоции нельзя передавать хорошими, красивыми словами. Мы наши красивые эмоции юношеские передавали вульгарными словами. Очищались. Это был инстинкт».

То же самое говорил другой известный диссидент — Владимир Буковский: «Такие слова, как свобода, равенство, братство, счастье, демократия, народ, — были подлые слова из лексикона подлых вождей и красных плакатов. Мы предпочитали заменять их ругательствами»[355]. Ему вторит друг Высоцкого и тоже бывший политзаключенный — Вадим Туманов: «Наше внутреннее несогласие с режимом, нам казалось, не поддается озвучанию, мы не знали нормативной лексики, способной передать каждодневное недоумение, горечь, протест»[356].

И он же вспомнил эпизод, случившийся в 1979 году: «Как-то мы пришли к нему [Высоцкому], включили телевизор, а там выступал известный в те времена обозреватель Юрий Жуков. Из груды писем он вытягивал листок: “А вот гражданка Иванова из колхоза ‘Светлый путь’ пишет…”. Затем другой конверт: “Ей отвечает рабочий Петров…”. Володя, постоял, посмотрел: “Слушай, Вадим, ну где этих блядей выкапывают? У него ведь всё фальшивое, и за версту мерзостью несет!”»[357]!

Импрессарио поэта Валерий Янклович приводит следующую его реплику: «В Союз [писателей] они меня, конечно, бляди, не примут никогда, но хотя бы ребята похлопочут? Булат, может»[358].

Похожие свидетельства принадлежат сценаристу Кириллу Ласкари: «А когда Вас КГБ не пустил в Мулен Руж, Высоцкий что-то предпринимал для этого? — Нет. — А реакция? — Ну, реакция, конечно, была: “Бляди?”, — он сказал, или что-то в этом духе. Может, там можно было потрепыхаться, но я уже думал так: “Ну, что заводиться из-за этого? И… чтоб были неприятности… черт его знает, они на Володьку стукнут..”. Я говорю: “Володь, давай не надо, оставь!”»[359]^[360][361]; и ростовскому врачу Светлане Гудцковой: «Когда я в марте 1977 г. была у Высоцкого в Москве, он собирался к Марине, и всё бегал по инстанциям. Однажды, вернувшись, выругался матом — это при мне случилось впервые. Видимо, были нелады с визой. Говорил-то он, что едет скоро, а когда на самом деле полетел?..»⁰²¹.

А вот как характеризует отношение Высоцкого к советским чиновникам участник альманаха «Метрополь» (1979) Виктор Тростников: «Однажды Высоцкий в компании сказал: “Они хотят, чтоб я им пел ‘Охоту на волков’”. В первый раз в жизни я тогда услышал от него непечатное слово — не совсем матерное, на букву “б”, — и оно там было очень кстати. И это был единственный раз, когда я от него это услышал»⁰⁵.

Известно, что за «Охоту на волков» Высоцкого вызывали на Лубянку. Например, в октябре 1968 года, записав эту песню на Одесской киностудии, где проходили пробы к фильму «Опасные гастроли», Высоцкий на следующее утро сказал: «Ребята, я вас умоляю, сотрите эту песню, у меня неприятности могут быть большие. Меня из-за нее КГБ затаскало»[362].

Примерно тогда же Высоцкий пожаловался на неприятности самарскому коллекционеру Геннадию Внукову, с которым встретился у Театра на Таганке: «А ну вас и вашу Самару на хрен! — вдруг взорвался он. — Тут вообще со свету сживают, никуда не пускают, сплошные неприятности, без конца звонят то с одной, то с другой площади. Вон опять только звонили, мозги пудрят… <…> Тебе хорошо, тебе не звонят с Лубянки, тебя не таскают на ковер. А тут не успеваешь отбрехаться»[363].

Да и позднее Высоцкий находился под прицелом КГБ. Так, на концерте в московском издательстве «Прогресс» (18.12.1979) он рассказал о своей поездке в Армению в апреле 1970 года: «Вы знаете, вот из-за этого жеста у меня были колоссальные неприятности в Ереване. Я пел в зале, наверху там комитет госбезопасности, у них три этажа, а внизу у них зал. Так там был какой-то товарищ, который так рвался и говорил мне: “Я тебя так люблю, Володя! Если я не послушаю тебя, то это всё — я на три года раньше помру!”. Я умолил, чтобы его пропустили. Его посадили в первый ряд. Он всё записывал. Думаю, ну так любит он, просто невероятно. И потом он, оказывается, написал на меня пасквиль, потому что у меня был чай, и я делал вот такой жест. <.. > Он написал, что я пил коньяк во время выступления»[364].

О том, кто является автором этого пасквиля, рассказал Давид Карапетян.