Эоловы арфы

Это был крупный, чиновного вида мужчина лет сорока пяти, уже несколько отяжелевший, рыхловатый, с выраженном заученного доброжелательства на бледном, очень подвижном лице.

Пока он поднимался, стремительный посетитель уже пересек весь кабинет и, подойдя к столу, кивнул головой. Но Гейгер все-таки вышел из-за стола, легонько тронул молодого человека за локоть и с таким видом, словно предлагал на выбор занять трон турецкого султана или китайского императора, сказал:

- Садитесь хоть в это кресло, хоть в это - как вам удобнее.

Энгельс заметил на столе несколько последних номеров своей родной "Новой Рейнской", благонамеренно-верноподданной "Кёльнской газеты", венской демократической газеты "Радикал" и еще какие-то издания с мелкими заголовками, прочитать которые он не смог.

- Ваша точность - прекрасное начало для нашей встречи. Как говорится, точность - вежливость королей. Это замечательное качество может вам очень пригодиться в будущем, - Гейгер ободряюще улыбнулся, - когда вы станете королем.

- О да! - усмехнулся Энгельс, поняв намек. - Сплю и вижу себя текстильным Фридрихом Великим. - Его раздражало многословие Гейгера, ему не терпелось опять в редакцию, к письменному столу, к рукописям и корректурам, а тот продолжал витийствовать:

- Я тоже всегда и во всем стараюсь быть пунктуальным. Особенно с тех пор, - на подвижном лице Гейгера появились одновременно и сожаление, и печаль, и усмешка, - как недели три тому назад мое назначение на нынешнюю должность "Новая Рейнская газета" назвала восшествием на престол, которое она приветствует.

- Да, было такое дело, - спокойно подтвердил Энгельс.

- Но посмотрите, какой же это престол! - Гейгер указал рукой на свое действительно довольно скромное кресло черной кожи. - Это жесткое сиденье для человека, который знает в жизни лишь одно - труд во имя справедливости и которому неведомы никакие житейские услады, даже такие невинные, как игра на скрипке.

В последних словах содержался новый намек - на то, что недавно "Новая Рейнская газета" пустила гулять по городу весьма язвительный каламбур, построенный на прямом значении слова "гейгер" - "скрипач".

Исполняющий обязанности полицей-директора был доволен своим вступлением в предстоящий разговор, так как считал, что, с одной стороны, ему удалось очень ловко и непринужденно польстить молодому человеку, с другой - полушутя-полусерьезно показать, что он помнит все выпады газеты против него, но не держит на сердце зла и настроен вполне доброжелательно. Ему казалось, что он сумел задобрить Энгельса и создать предпосылки для плодотворной беседы, - это и входило в его расчеты. Дело в том, что Гейгер вот уже полтора месяца был исполняющим обязанности полицей-директора, а окончательное утверждение в должности все откладывалось и откладывалось. Это начинало беспокоить его. Он не только тревожился за самое должность, но и прекрасно понимал, что слишком длительное пребывание в положении исполняющего обязанности может впоследствии губительно сказаться, даже непременно скажется, на его престиже полицей-директора, если он им станет. Поэтому он решил во что бы то ни стало форсировать дело. Для этого нужно отличиться в глазах начальства. А так как начальство питает исключительный интерес к "Новой Рейнской газете" с первого дня ее появления, то лучше всего, как и в прошлый раз, проявить себя именно здесь. Вот если бы помимо всяких следователей самому вызнать, кто же, в конце концов, автор распроклятой статьи "Аресты"! Гейгер надеялся, что удача может прийти к нему именно теперь и именно через Энгельса. Почему теперь? Потому, что Маркс, этот диктатор газеты, державший в жесткой узде всех ее сотрудников, находится в отъезде. Через Энгельса - потому, что он жизнелюбив, а главное - хоть и ближайший друг Маркса, но все-таки сын крупного текстильного фабриканта и торговца. А это не пустяк...

- Прошло два месяца со дня нашей встречи в редакции, - как будто сообщая радостную весть, сказал Гейгер, садясь в кресло. - И что это было за время! Какие кругом перемены! В Париже наконец-то опять восторжествовала законность, в Милан снова вошли изгнанные оттуда весной австрийские войска и усмирили бунтовщиков...

- То, что вы, господин Гейгер, именуете торжеством законности, мы называем победой контрреволюции; тех, кого вы клеймите словом "бунтовщик", мы величаем революционерами и патриотами, - сухо и четко проговорил Энгельс. - И кстати будь сказано, трагические события в Париже произошли еще до вашего милого визита к нам в редакцию. Более того, есть все основания полагать, что если бы восставшие парижские пролетарии не были разбиты и утоплены в крови двадцать шестого июня, то шестого июля вы с прокурором Геккером не осмелились бы явиться с обыском в нашу редакцию.

"Какой, однако, грубиян", - почти спокойно подумал Гейгер и, миролюбиво улыбаясь, ответил: