Эоловы арфы

- Встречались мы с вами и в магазинах, по которым вы ходили перед отъездом, покупая, надо думать, подарки для родственников. И снова мне было не по себе видеть это. Ведь я доподлинно знал, что денег у вас кот наплакал, а вот, поди ж ты, направляетесь в большой магазин, покупаете то, покупаете се... И с такой это легкостью, беззаботностью, свободой, достоинством, будто вы не помощник присяжного поверенного вовсе, а великий князь или, к примеру, миллионщик Путилов!.. Я в жизни немало всякого люда повидал, в том числе и вашего брата - бунтовщиков да возмутителей, но даже среди них редко встречал такую уверенность в себе и вот эту свободу, что у вас в каждом движении. Да я бы и с большими миллионами так волен душой не был! Вот что меня злее-то всего заедало... Но позвольте-ка, в свою очередь, спросить вас, как вы догадались, кто я, если по тем мимолетно брошенным взглядам в памяти вашей я вполне отчетливо все-таки не запечатлелся?

- Конечно, по выражению лица и по всему облику. Лицо у вас прямо-таки вопиет. Неужели господин Рачковский и другое ваше начальство не понимают этого? Неужели не могут подобрать людей с менее выразительными физиономиями?

- Лицо и вообще внешность, господин Ульянов, могут ввести в заблуждение. Не зря еще лорд Байрон писал...

- Байрон?!

- Понимаю смысл вашего удивления, очень хорошо-с понимаю. Но представьте себе - почитываю. Так вот, Байрон в "Дон-Жуане" писал:

Обманчива бывает часто внешность,

Судя по ней, нетрудно впасть в погрешность.

- Весьма уважаю Байрона, но другой писатель, и тоже, кстати, английский...

- Имя назвать не хотите? Полагаете, оно мне ничего не скажет?

- ...Другой писатель утверждал: "Только очень поверхностные люди не судят по внешности". Мне эта мысль представляется более верной и глубокой.

- Дерзаете перечить классику мировой литературы?

- Для меня классики существуют не затем, чтобы на них молиться.

- Смело, смело... Но вот взять хотя бы и вашу внешность. На первый-то взгляд она ведь ничем не примечательна, пожалуй, даже, уж извините, простонародна. Когда я впервые увидел вас в Швейцарии, то невольно вспомнил слова из одной казенной бумаги, с которой по долгу службы мне довелось ознакомиться: что-де крупнее Ульянова сейчас в революции фигуры нет. Вспомнил и был поражен, насколько ваша внешность не соответствует такой аттестации. Правда, потом, особенно теперь, когда спокойно разглядел вас вблизи, ваш редкостный по очертаниям лоб и ваши темно-темно-карие глаза, - теперь-то я вижу, чего вы стоите. Пожалуй, помянутая бумага права. Человека с такими глазами, как ваши, будь моя воля, я бы, не колеблясь, назначил военным министром, истинный крест!

- Перестаньте на меня пялиться и замолчите. Вы мне надоели".

...Ульянов опять отвернулся к окну. "Туда-да-да, туда-да-да, туда-да-да", - радостно пыхтел паровоз. "Конечно, туда, туда, куда же еще! - подумал Ульянов. - Но что меня там ждет?"

Когда через четверть часа он взглянул на соседа, ему показалось, тот задремал. Но сосед словно только и ждал, чтобы на него обратили внимание, и, поймав взгляд Ульянова, попытался опять завязать разговор.

- Какой у вас элегантный чемодан, - сказал он, кивнув головой в сторону полки, на которой лежали вещи. - Не французский ли?

- Нет, - ответил Ульянов и, помолчав, добавил: - В Берлине купил.

Только всего и сказал. Но подлинный смысл этого скупого диалога был опять совсем иным, гораздо более широким и многозначительным.

" - Умно, господин Ульянов, - мысленно проговорил шпик. - Не клюнули на мою французскую удочку. Чемоданчик-то действительно куплен в Берлине. Даже точный адресок могу назвать: Манштейнштрассе, три. Проживает там один негодник под видом переплетчика. Он-то и снабжает вас, российских собратьев по преступным замыслам, такими, с позволения сказать, чемоданчиками. Уж не раз я обращал внимание соответствующих немецких чинов на этого искусника. Да что-то они все мешкают. Видно, какой-то свой расчетец имеют... Не будете же вы отрицать, что чемоданчик сей с двумя донцами? А между донцами-то что? Неужто только берлинский воздух? Неужто он настолько лучше петербургского, чтобы его в такую даль везти?

- Какое вам дело до моего чемодана? Ничего там для вас интересного нет, - говорили глаза Ульянова. - Не полезете же вы проверять?

- Чтобы я полез в чужой чемодан - боже упаси! Но вот мы сейчас приедем в Вержболово, и, прежде чем переступить священные пределы нашего богоспасаемого отечества, надо пройти, извините великодушно, таможенный досмотр. А в таможне там уж такие, знаете ли, барбосики глазастенькие, уж с таким нюхом да слухом, что макову росинку в пределы империи не пропустят, ежели оная росинка беззаконная. Что вы там-то делать будете? Как с помянутыми барбосиками разговаривать станете?.. Ах, искусники, ах, изобретатели! Горе мне с вами, и только! Ведь я уже не один год только и делаю, что денно и нощно слежу за всякими изобретениями вашего брата.

- Пошел к черту, холуй".

Ульянов надел пальто, взял чемодан и направился к выходу: поезд замедлял ход.