Эоловы арфы

Отец Маркса - он умер лет десять тому назад - был на четырнадцать лет старше отца Энгельса: первый занимался адвокатурой, имел чин советника юстиции, второй - заводчик и купец; очень различны, даже контрастны они и по характеру, по взглядам, по отношению к жизни. Но вот, оказывается, как они близки и похожи в тревогах о своих сыновьях, в укорах им, в сомнениях и страхе за их будущее.

- Помнится, доктор Ханчке, - сказал Фридрих, вновь усаживаясь с учителем на старое место, - вы тоже очень часто повторяли: "Молодежь становится все хуже". Это было у вас как поговорка, как присловье.

- Оставим мои поговорки, Фридрих. - Ханчке положил руку на плечо собеседника. - Лучше расскажите, как вы решились выступить со своими "Письмами из Вупперталя".

- Вы догадались, что их автор - я?

- Для меня это не составило труда. Я сразу узнал вашу наблюдательность, ваш слог. Но многие в городе до сих пор считают ваши "Письма" сочинением самого Карла Гуцкова.

- Это было так давно! - Энгельс махнул в темноту рукой. - Но все-таки интересно, что вы думаете об этих "Письмах"?

- Мне больше всего запомнилось то, что вы писали о культурной жизни наших горожан и о положении дел в гимназии. Если не ошибаюсь, - Ханчке незаметно снял руку с плеча Фридриха, - вы утверждали, будто в Бармене и Эльберфельде достаточно уметь играть в вист и на бильярде, немного рассуждать о политике и сказать удачный комплимент, чтобы прослыть образованным человеком. Вы говорили, что под настоящей литературой жители обоих городов разумеют лишь сочинения Поля де Кока, Марриэта, Нестроя и им подобных. Думаю, мой друг, что вы тут были не правы. Это, так сказать, плод юношеской экзальтации.

- Я имел в виду, конечно, не всех жителей, - сказал Энгельс, - а, главным образом, купечество.

- Но с другой стороны, - продолжал учитель, - вы были глубоко правы, называя членов попечительского совета нашей гимназии людьми, умеющими очень точно занести любой доход в соответствующую графу своих гроссбухов, но не имеющими никакого понятия о греческом, латыни или математике. Совершенно справедливо вы писали и о том, что выбор учителей у членов нашего попечительского совета проводится по принципу - лучше совершенно бездарный реформат, чем самый дельный лютеранин.

- Я писал и о многом другом, - негромко проговорил Энгельс.

- Да, и о многом другом, - как эхо отозвался доктор Ханчке.

Они помолчали. Фридрих подумал было, не пора ли уже прощаться, как вдруг старый учитель в очевидном волнении встал, прошелся туда и обратно несколько шагов, остановился против Энгельса и, обводя рукой зал, воскликнул:

- Фридрих!..

"Ридрих!.. идрих!.. идрих!" - тотчас откликнулась темнота.

- Вы помните, как здесь, в этом зале, на гимназическом празднике в сентябре тридцать седьмого года вы читали свое стихотворение, написанное на древнегреческом?

- Помню, - ответил Энгельс, удивленный внезапным волнением учителя. Оно называлось "Поединок Этеокла и Полюшка".

- Да! - с непонятной решимостью сказал Ханчке и, отступив на три шага, почти слившись с темнотой, вдруг начал декламировать - торжественно, внятно, с видимой любовью к каждому произносимому слову:

Бросились тут друг на друга, подобно львам кровожадным,

Братья родные, отца одного родимые дети,

Тут опустилась и ночь, золотой развязавши свой пояс,

Меч свой направив тяжелой рукой, один поразил им

Брата - и черная кровь полилась мгновенно из раны.

- Доктор Ханчке! - изумленно воскликнул Фридрих. - Это мои вирши? И вы помните их наизусть? До сих пор?

Старик ничего не ответил, лишь сделал паузу, перевел дыхание и закончил:

Но когда острый меч вонзился в грудь Этеокла,

Меч его, панцирь пронзив, поразил царя Полиника.

Оба упали на землю, и мгла им очи застлала.

Братья лежали, друг друга сразив длиннолезвенной медью.

Так Эдипа, царя беспорочного, род пресечен был.

- Доктор Ханчке! - Энгельс поднялся и сделал шаг навстречу Ханчке. Ну как это вы могли столько лет помнить такую белиберду!

- Во-первых, мой мальчик, - учитель тоже сделал шаг навстречу, вышел из тьмы, - за долгие годы моей работы в гимназии у меня было не так уж много учеников, которые слагали стихи на древнегреческом. А во-вторых, это вовсе не белиберда. С самого начала ваше стихотворение привлекло меня тем, что в нем показан ужас и гибельность братоубийства. И чем дальше шло время, чем более тревожным и смутным оно становилось, тем чаще я думал о том, что вы написали это стихотворение именно в предчувствии нынешних времен.

Энгельс и смущенно, и иронически вздернул плечи:

- Уж не считаете ли вы меня пророком, доктор?

- Предчувствовать могут не только пророки, иные юношеские сердца чрезвычайно чутки. Но дело сейчас не в этом. - Ханчке подошел совсем близко и положил собеседнику на плечи свои руки. Фридрих ощутил его взволнованность. - Дело в том, что позавчера в Эльберфельде немцы убивали немцев, немецкая рука проливала немецкую кровь. Пуля солдата пропзила голову одного из заключенных, которых рабочие выпустили из тюрьмы. Но восставшие не остались в долгу, их пуля угодила в самое сердце капитану фон Уттенхофену.