Эоловы арфы

- Да, конечно, - согласился Шмитт. - Надо немедленно отпустить. Мы отпускаем вас, господин Энгельс, под ваше честное слово.

- Под честное слово? - вскинул брови Энгельс. - Но почему я должен его давать?

- Ну, видите ли, - замялся Шмитт, - вас все-таки арестовал член правительства, наш коллега. Мы обязаны уважать его решения. У него, надо думать, имелись какие-то соображения...

- Ах, вот оно что! Никакого честного слова я вам давать не намерен.

Д'Эстер, Молль, Чирнер принялись уговаривать Энгельса, но он оставался непреклонен.

- Но войдите в наше положение! - взывал Шмитт. - Что же нам делать?

- Не знаю! - отрезал Энгельс. - Я могу и дальше оставаться под арестом, могу последовать в окружную тюрьму.

- Что да, до получения отчета от Грейнера, видно, только это и остается, - озадаченно проговорил Шмитт.

- Если так, то я настаиваю, чтобы конвой был снят немедленно, сказал Д'Эстер. - Энгельс пойдет в тюрьму без конвоя.

- Согласен, - кивнул головой Шмитт. - Я просто напишу записку начальнику тюрьмы, и арестованный сам ее передаст.

- Забавно! - сказал кто-то.

Шмитт придвинул к себе бумагу и стал писать.

- По крайней мере, распорядитесь, чтобы камера была поуютней и попросторней - я люблю пошагать. - Энгельс подошел к столу, ожидая, когда Шмитт кончит записку. Тот вскоре кончил, положил записку в конверт, запечатал его и подал арестованному.

Энгельс взял конверт, тряхнул им над головой:

- Милости прошу в гости, господа. Надеюсь, временное революционное правительство действительно предоставит мне лучшую тюремную камеру во всем Пфальце.

Он пожал руку Шмитту и в сопровождении Молля вышел на улицу.

В этот же вечер, через два-три часа, многие в городе уже знали об аресте Энгельса, а утром это стало известно всем жителям и вызвало много противоречивых толков и предположений. Сторонники решительного направления единодушно осуждали власти, сочувствовали узнику, а некоторые из них были даже за то, чтобы освободить его силой.

Д'Эстер, возмущенный и обескураженный арестом друга, забыл вчера при первой встрече с ним сказать, что Маркс прислал ему на его, Д'Эстера, адрес письмо. Вспомнив об этом перед сном, Д'Эстер ужаснулся своей забывчивости, всю ночь плохо спал, а утром сразу же отправил письмо арестованному.

Энгельс вторую ночь подряд спал в заключении, и сон его опять был крепок и безмятежен. Он проснулся с ожиданием чего-то очень приятного. Должно быть, вот-вот откроют дверь и скажут: "Милостивый государь, вы свободны!" И дверь действительно вскоре открылась. Вошел тюремщик. Он принес завтрак. Это разозлило Энгельса. Стало быть, его не намерены немедленно выпустить? Он мрачно взглянул на тюремщика. И тот, словно только теперь, под этим недобрым взглядом, вспомнив о письме, протянул его арестованному.

Увидев конверт, надписанный рукой Маркса, Энгельс возликовал. Это первая весть от друга после их разлуки в Бингене! Где он теперь? Что с ним? Как его дела?.. Нетерпеливо разорвав конверт, развернув письмо, Энгельс сразу увидел в правом верхнем углу: "Париж, 7 июня 1849 года". Ну, слава богу, он во Франции! Глаза радостно побежали по заковыристым строчкам:

"Дорогой Энгельс!

Я пишу тебе в этом письме не очень подробно. Прежде всего ты должен мне ответить, пришло ли это письмо неповрежденным. Я полагаю, что письма опять любовно вскрываются..."

Чем дальше читал Энгельс, тем радость его все больше сменялась горечью и тревогой. Во Франции господствовала роялистская реакция. Париж обрел еще более мрачный облик. К тому же в нем свирепствовала холера. О своей семье Маркс ничего не писал, - очевидно, до сих пор она в Германии. Денег у него нет, и он просил "раздобыть" их. Но, несмотря на все это, Маркс был полон надежды, он писал: "...Колоссальный взрыв революционного кратера никогда еще не был столь близок, как теперь в Париже". Энгельс теперь не разделял этого оптимизма относительно скорого взрыва, но в конце концов его радовало уже одно то, что Маркс не только жив и здоров, а еще и не падает духом, надеется, ждет.

Энгельс тотчас после завтрака попросил бумагу, чернила и сел писать ответ. Благо никаких других дел быть не могло, письмо он писал обстоятельно и долго, почти до самого обеда. Но вот миновал и обед, а его все еще не собирались выпускать на свободу. Уже сутки, как он сидит в этой проклятой окружной тюрьме! Этак можно дождаться за решеткой прихода пруссаков... И потом не выйти отсюда совсем или выйти только для судебной расправы... О фанатики, свихнувшиеся от власти!

Уже начало темнеть, когда за дверью послышались голоса, шум. Энгельс сразу узнал голос Д'Эстера. Кто же еще? Дверь распахнулась, и вместе с Д'Эстером в камеру вошел сам министр внутренних дел Николаус Шмитт.

- Господин Энгельс, - торжественно и одновременно смущенно сказал он сразу же от порога, - вы освобождаетесь без всяких условий.

- Получен отчет от Грейнера? - спросил Энгельс.