Эоловы арфы

Противоречивые чувства владели Марксом. С одной стороны, квартира была хороша, удобна. Хозяйка производила самое благоприятное впечатление. Более того, узнав о ранней смерти ее дочери, он, отец, потерявший уже троих детей да еще переживший всего три месяца назад драму появления на свет нежизнеспособного ребенка, тут же умершего, проникся к этой женщине глубоким сочувствием. Но все же в найме этой квартиры был один пункт, который его очень беспокоил. Энгельс почувствовал это и прямо спросил:

— Тебя что-то мучает. Это совпадение?

— Совпадение, конечно, поразительное, — задумчиво ответил Маркс. Подумать только, в пасмурном, туманном Лондоне и в солнечном благоухающем Сент-Хельере в один и тот же день, может быть, даже час у коммуниста Маркса и у этой тихой обывательницы…

Он встал, сделал несколько шагов по кабинету, остановился против Энгельса.

— Но это, конечно, всего лишь совпадение, случайность, прихоть судьбы. А я хочу тебе сказать, Фридрих, кое о чем другом, иного свойства.

Энгельс насторожился.

— Хозяйка сказала, — медленно проговорил Маркс, — что дочь умерла от чахотки.

— Да, от чахотки, — припомнил Энгельс уже вылетевшие было из головы слова.

— Я думаю, — так же медленно, веско продолжал Маркс, — что тебе надо снять другую квартиру. Здесь опасно. Во-первых, потому что чахотка очень заразна; во-вторых, твой организм чрезвычайно ослаблен длительной болезнью и потому восприимчив к любой инфекции.

Энгельс возражал. Он говорил, что чувствует себя прекрасно. Что квартира ему очень нравится, что со смерти девушки прошло уже два с половиной года, что хозяйка производит впечатление вполне здорового и очень чистоплотного человека, что…

Маркс уговаривал друга часа два. Но тот все-таки не поддался.

Остаток дня ушел на ознакомление с городом и на писание нескольких срочных писем. А вечером было решено, что завтра первым делом они навестят своего старого боевого друга Конрада Шрамма, которого Энгельс не видел уже несколько лет.

Весной 1852 года Шрамм уехал в Америку: в результате бесчисленных жизненных передряг, а более всего — нищенской эмигрантской жизни в Англии у него в двадцать девять лет открылась чахотка, и врачи посоветовали ему переменить климат. В Филадельфии жила со своей семьей старшая сестра Конрада, к ней он и направился. Но здоровье от перемены климата не улучшилось, работы молодому революционеру найти не удалось, и после пятилетних мытарств он снова вернулся в Лондон. Здесь он в первые же дни посетил Маркса.

Пролежав затем больше месяца в Немецком госпитале, Шрамм уехал на Джерси. Он сделал это опять-таки по настоянию врачей и своего давнего друга Джорджа Джулиана Гарни, обосновавшегося здесь два года назад.

Шрамм приехал сюда двадцатого сейтября, двенадцать дней назад. Он снял двухкомнатную квартиру в северо-западной части города, на окраине. По сент-хельерским масштабам это довольно далеко от площади Эдварда, но по манчестерским или, тем паче, по лондонским — рукой подать.

— Господин Шрамм дома? — спросил Энгельс женщину, открывшую дверь на его стук.

— А где же ему быть? — неприветливо ответила та. — Он же все дни лежит лежнем.

— Доложите, что к нему пришли доктор Маркс и эсквайр Энгельс.

Женщина удалилась, и скоро послышалось, как она открыла дверь и бросила, видимо, через порог: "К вам!"

Было ясно, что никакого особого приглашения не последует, и друзья Энгельс впереди, Маркс сзади — переступили порог.

Когда, постучав, они вошли в комнату Шрамма, тот прямо-таки обалдел от неожиданности и радости.

— Вы? На Джерси? И оба? — выкрикнул он, бешено переводя глаза с одного на другого. — Какими судьбами? Я же знал, что ты на Уайте, Энгельс… Погодите, я сейчас встану…

— Ни в коем случае, — в один голос сказали гости.

— Ну тогда… — Шрамм стукнул кулаком в стенку и крикнул: — Мадам! Бутылку хереса!

— И этого не надо, — мягко остановил Энгельс, — мы принесли тебе полдюжины бутылок, именно хереса, а седьмую мы сейчас разопьем. Я думаю, тебе это не повредит, а наоборот…

— Ха! — озорно воскликнул Шрамм. — За исключением того, что у меня чахотка, я же абсолютно здоров. И если я тут загнусь, то только от тоски и безделья… А с этой подлой курносой госпожой мы еще поговорим. Не на того парня она напала. Вы же знаете, что я бывал еще я не в таких переделках.

— Знаем, знаем, — охотно подтвердил Маркс. — Моя жена до сих пор вспоминает, как однажды, лет семь тому назад, ты поехал куда-то по ее поручению, а лошади вдруг понесли, ты выскочил на ходу из экипажа и, всего окровавленного, тебя принесли к нам в дом.

— Вот видите! — Шрамм горячился, его смуглое лицо горело, а светло-серые глаза сделались темней.

На стук вошла хозяйка. Она сразу поняла, что к чему, исчезла и через пять минут принесла три бокала.

— Помним мы, — сказал Энгельс, откупоривая бутылку, — и твое участие в войне Шлезвиг-Гольштейна против датской короны, и твои аресты, тюрьмы, и даже твою достославную дуэль с Виллихом.

Дуэль была особенно памятна всем троим.