Эоловы арфы

— Ах, оставим это, — замахал руками Маркс. — Мои домашние все здоровы, а ты лучше расскажи о себе. Ведь сегодня ты у нас болящий. В последнем письме ты писал… Да! Чуть не забыл — тебе письмо от моей жены.

Он достал из внутреннего кармана сюртука аккуратно сложенный плотный листок бумаги и протянул его через стол.

— Надеюсь, можно прочитать потом?

— Нет, читай сейчас.

— Да потом, на пароходе, не спеша…

— Нет, сейчас.

Фридрих развернул листок. «Дорогой г-н Энгельс! — быстро побежал он глазами по отчетливым, ясным строчкам. — Мы все так рады, что Вам снова стало лучше и что Вы чувствуете себя окрепшим. Но Мавр стоит все же на своем, что истинное средство от Вашей болезни — более продолжительное употребление железа… Все современные врачи применяют железо и ставят его выше рыбьего жира…»

«О господи! — мысленно взмолился Энгельс. — Он и жену вовлек в эту дискуссию о железе и рыбьем жире…»

Дискуссия велась давно, с первых дней болезни. Сам больной считал, что медицина, как и все на свете, подвержена моде, что с некоторых пор возникла, в частности, мода сводить все недуги к недостатку в крови железа и что ему гораздо больше помогает отличный норвежский рыбий жир, а главное — морские купания. Маркс находил такой взгляд легкомысленным.

«Гулять, развлекаться и ничего не делать, — дочитывал Энгельс, — это так же необходимо, как употребление железа».

— Очень милое письмо, — сказал он сквозь зубы. — Завтра же, как только приедем на Джерси, напишу ответ… Ну а сейчас давай, наконец, выпьем за встречу.

— А тебе не кажется, — многозначительно проговорил Маркс, — что прежде следует еще кое-что заказать?

— Как? — изумился Энгельс. — Ты находишь, что тут чего-то не хватает? Вероятно, омаров? Я знаю, ты их любишь, но сегодня омаров нет — кризис добрался и до них, как объяснил мне лакей.

— Нет, я печалюсь не об омарах, — покачал головой Маркс и решительно, как приговор, изрек: — Тебе нужно съесть ростбиф!

Энгельс понял истинные побуждения друга и рассмеялся:

— А вместо вина я должен пить рыбий жир!

— Ты напрасно так беззаботно смеешься, — поднял палец Маркс. Опираясь на всю новейшую французскую, английскую и немецкую литературу, которую я теперь прочитал в связи с твоей болезнью, я утверждаю, что там, где рыбий жир оказывает действие через три месяца, железо действует через три недели.

— Ради твоего удовольствия, Мавр, я готов заказать и съесть даже живую змею, но, к сожалению, уже поздно, и мы должны спешить.

— Ты побывал на двух курортах, немного отдохнул, немного почувствовал себя лучше и уже, как я вижу, успокоился, смеешься. А между тем перед отъездом сюда — из-за чего и опоздал на поезд — я заходил в немецкий госпиталь к доктору Лихтенбергу…

«О-о-о! — издал в душе стон Энгельс. — Мало ему Харви, Фрёйнда, Аллена и других эскулапов, авторитетом коих он неустанно бомбардирует меня… Теперь еще какого-то Лихтенберга выискал! Вместо того чтобы как следует лечить ссадину на своем лбу…»

— Лихтенберг, — проникновенно продолжал Маркс, — очень умный человек. И он сказал мне, что принимать железо необходимо даже после окончания курса лечения.

— Очень? — насмешливо спросил Энгельс.

— Что? — не понял Маркс.

— Лихтенштейн действительно очень умный человек? — Энгельс едва сдерживался, чтобы не рассмеяться.

— Не Лихтенштейн, а Лихтенберг! — вспылил Маркс. — Да! Это очень умный человек! Во всяком случае, гораздо умнее, чем твой всезнайка Хекшер!

Энгельс расхохотался.

Немецкий эмигрант Мартин Хекшер был врачом, лечившим Энгельса.

В своем лондонском одиночестве Карл ревновал Фридриха почти ко всем его манчестерским друзьям и знакомым. Но Хекшер, может быть, потому, что Энгельс доверил этому человеку столь важное и интимное — свое здоровье, вызывал у него особенно неприязненное чувство, близкое к недоверию. Он считал Хекшера виновным и в том, что болезнь не была своевременно обнаружена, опознана, и в том, что она так затянулась. Ведь Фридрих, возбужденно рассуждал Карл, никогда ничем серьезным не болел, он отличный наездник, любит плавать, отменно фехтует — и вдруг…

Больному было, конечно, приятно видеть заботу и беспокойство друга, но, встречая в его письмах выпады против Хекшера, он смеялся и каждый раз не переставал удивляться тому, что ревность может ослепить даже такую светлую голову.

Хохот Фридриха подействовал на Карла отрезвляюще. Он понял, что переборщил, и тоже улыбнулся.

— Между прочим, — сказал Энгельс, наливая вино, — я еду на Джерси по настоянию именно Хекшера. Самочувствие у меня вполне хорошее. Видимо, мне удалось утопить злодейку золотуху еще в Ватерлоо, в волнах Ирландского моря, но мой врач находит, что месяца в Ватерлоо и трех недель на острове Уайт для меня все-таки недостаточно, и требует, чтобы теперь я продлил отдых и лечение где-нибудь в более южных местах.

— В таком случае, — смилостивился Маркс, принимая бокал, — твой Хекшер явно прогрессирует.

— Ты знаешь, — Энгельс еще раз внимательно всмотрелся в пятно на лбу друга, — я был уверен, что золотухой болеют только дети. И вдруг она прицепилась ко мне на тридцать седьмом году жизни!