Эоловы арфы

— Вы хотите ввергнуть нас в пучину новых кровавых событий огромного масштаба, — вдруг словно проснулся Струве. — А ведь мы ценим свою революцию прежде всего именно за то, что пока все обошлось так тихо и мирно. Вы забываете, что мы маленькая страна. Мы хотели бы жить так, как вот уже двадцать лет живут в соседней с нами Швейцарии…

— О, понимаем! — усмехнулся выведенный из себя Энгельс. — Ваш идеал небольшая буржуазно-крестьянская республика. Маленькое поле деятельности для маленьких непритязательных людей. Государство в виде несколько расширенной общины, кантона. Маленькая промышленность, маленькая торговля, маленькое богатство и маленькая бедность. Я бывал в Швейцарии и все это видел воочию. Ни внешней политики, ни активного участия в истории. Только внутренняя политика, сведенная к мелким распрям в семейном кругу. Тихая, уютная жизнь, полная благочестия и респектабельности. Этакая безмятежная Аркадия. Главная забота ее жителей — не оставить следа в истории. Вы мечтаете об этом!

В поднявшемся шуме и гвалте трудно было что-либо разобрать. Министры вскакивали с мест, что-то кричали, протестовали, доказывали.

— Да, они хотят именно этого! — крикнул Зигель. — Но они забывают, что времена таких Аркадий прошли. И не понимают, что генералу Пёйкеру плевать на их мечты. Ему безразлично, что предавать мечу и огню — Аркадию или Вавилон. Слепцы!

Маркс тронул за рукав Энгельса:

— По-моему, нам уже нечего тут делать. Эти обыватели боятся, что события могут поглотить их любезную Аркадию, и потому не ударят палец о палец, чтобы придать им больший размах.

— Ну ты хоть поешь. Смотри, какая прекрасная ветчина, — ответил вполголоса Энгельс. — Во всех случаях, одерживаешь ли ты победу, терпишь ли поражение, надо быть сытым. Мы бы не были материалистами, если бы думали иначе. — Глаза Энгельса озорно смеялись.

— Нет, не хочу, — сказал Маркс, отодвигая тарелку с ветчиной. — Да уже и время. Пошли, Фридрих, пора. Сказать им что-нибудь напоследок?

— Скажи Брентано, что он по духу родной брат эльберфельдского Хёхстера и что, таких типов мы уже давно изучили.

Маркс встал и поднял руку. Гвалт довольно быстро смолк.

— Господа, наш обед затянулся. Нас ждут другие дела. Позвольте на прощание сказать, что вам все равно не удастся переждать бурю в тихой заводи. Ближайшие дни вынудят вас принять важные решения. И если эти решения будут смелыми, достойными нашего революционного времени, то считайте нас своими друзьями и братьями; если же ваши решения окажутся продиктованными страхом и желанием избежать исторической ответственности, то ни на какое наше сочувствие вам рассчитывать не следует. Прощайте, господа. Нам пора.

Маркс и Энгельс поднялись из-за стола, кивнули всему собранию и вышли. По коридору шли молча. А когда спускались по лестнице в вестибюль, Энгельс устало проговорил:

— Министры, полковники, послы… И все это только для услады собственного честолюбия… Неужели то же самое ждет нас и на левом берегу Рейна?

Маркс ничего не ответил. Он тоже вдруг почувствовал, что устал — от переездов, от встреч и разговоров, но более всего — от безнадежности.

В вестибюле к ним бросился Руге:

— Ну как? Вы сказали ему? Он понял, что это неприлично?

— Послом во Францию назначен Карл Блинд, — спокойно сказал Маркс.

— Этот мальчишка?! — Руге задохнулся от возмущения. — Он на двадцать пять лет моложе меня. Это еще один способ унизить старого борца за свободу! Ну, хорошо. Я завтра же еду в Париж. Я докажу Брентано!..

— Да, да, докажите ему, по крайней мере, что вы знаете французский язык лучше, чем Блинд, — насмешливо сказал Энгельс и увлек Маркса к выходу.

После долгого неподвижного сидения в закрытом зале им захотелось пройтись и подышать свежим весенним воздухом. Гуляя, они забрели в городской сад. Весна была здесь во всем зрелом блеске. Где-то в глуши им попалась уединенная скамья, и они блаженно опустились на нее, откинулись на спинку, вытянули ноги.

— Ах, красота! — Маркс потряс головой и закрыл глаза. — По-моему, этот сад не только неизмеримо прекраснее, но и гораздо умнее, чем правительство Брентано. Если бы я не истратил все свое красноречие там, я объяснил бы этим деревьям необходимость похода на Франкфурт, и они, я уверен, пошли бы.

— Вне всякого сомнения, — охотно согласился Энгельс — Как Бирнамский лес.

Они помолчали, наслаждаясь прохладой тени, свежестью воздуха, буйством зелени.

— Знаешь, — вдруг встрепенулся Маркс, — я зверски проголодался. За этими словопрениями мне некогда было поесть. Надо бы куда-то пойти пообедать, но у меня нет сил…

— Я же тебе внушал: ешь, — нравоучительно сказал Энгельс. — Не хватает еще, чтобы из-за этих господ мы померли голодной смертью. — Он полез в карман, достал оттуда что-то завернутое в салфетку и протянул другу: — А ну…

— Что это?

— Ветчина.

— Откуда?

— Да оттуда! — Энгельс весело засмеялся. — С того самого стола.

— Фридрих! Ты с ума сошел! Правительственный обед… А если бы кто заметил?