Эоловы арфы

— В реке? Нет. А ты? — Маркс заинтересовался.

— Я вырос на Вуппере, он почти весь вонюч и красен от бесчисленных красилен на его берегах, но все-таки мы, мальчишки, находили места, где вода прозрачна, и купались. Иногда и ночью. О, это великое удовольствие!.. А у тебя детство и юность прошли на роскошном Мозеле — и ты никогда не купался! Позор! Вот еще пробел в твоей жизни. Но его легче восполнить, чем побег из-под стражи. Давай?

— Купаться сейчас? — весело оторопел Маркс. — Но у нас даже нет полотенца!

— Чепуха. Обойдемся. Теплынь-то какая!

Энгельс взял друга за руку и повлек его за собой куда-то в сторону, между домами, вниз. Минут через десять они оказались на отлогом, поросшем травой берегу. Энгельс быстро разделся и вошел в воду. Блаженно вскрикнув, он лег грудью на воду и поплыл к середине реки. Маркс тоже вошел в воду. Она была черной, таинственной, пугающей. Но отставать от друга он не хотел. Поплыл. Было и жутко, и весело: огромная река казалась живым загадочным хаосом, готовым в любой миг поглотить тебя, и радовало, что, преодолевая это ощущение, все-таки плывешь навстречу хаосу.

Энгельс уплывал все дальше и скоро стал не виден во тьме. Маркс ощутил одиночество и беспокойство.

— Фридрих! — крикнул он. — Не заплывай далеко! Давай назад!

Прошло минут пять, пока тот наконец вынырнул из тьмы, радостно пофыркивая.

Обратно шли возбужденные, легкие.

— Прекрасно, прекрасно! — то и дело восклицал Маркс. — Я и не подозревал, что это такое удовольствие. Словно и не было всех этих последних дней, таких утомительных, изматывающих…

Энгельс довольно поддакивал.

Когда уже подходили к дому, он вдруг вернулся мыслью к оставленному разговору:

— Вот мы упоминали Вольтера… Тебе не приходилось читать его переписку с Екатериной Второй?

— Нет. Я знаю об этой переписке только из его биографий.

— А я читал на французском языке. Есть ли она на немецком, не знаю. Да, они переписывались лет пятнадцать, до самой его смерти. Меня поразило и возмутило то, как он ей льстил.

— Ну, он же почти всю жизнь был монархистом. В старике намешано столько! Чего стоят лишь эти два афоризма: о церкви говорил, что ее надо раздавить, как гадину, а о боге — что если бы его не было, то его следовало бы выдумать.

— И все-таки это легче понять, чем то, как он заискивал, до какого самоуничижения доходил в письмах к ней. Ты не поверишь! Он писал ей, что она выше Ликурга и Солона, Ганнибала и Петра Великого…

Маркс весело засмеялся. Где-то вблизи стукнула калитка, — видно, какой-то полуночник, испугавшись смеха во тьме, юркнул в палисадник.

— Да, да! Что она благотворительница человеческого рода, святая, ангел, перед которым людям надо благоговейно молчать, что она равна богородице…

Маркс опять засмеялся.

— Он даже недоумевал, как это она нисходит до переписки с таким ничтожеством, с таким старым вралем, как он! Представляешь?

— Я бы этому не поверил, если бы услышал не от тебя. Но все-таки у старика есть оправдание. Да, он всю жизнь проповедовал идею просвещенного абсолютизма, любезничал с Людовиком Пятнадцатым, три года жил у Фридриха, переписывался с Екатериной, с Густавом Шведским и якшался еще черт знает с кем из коронованных особ. Но все его заигрывания с ними, все скитания по дворам монархов Европы всегда заканчивались разрывом и враждой. Он бежал из Версаля, бежал из Потсдама и, конечно же, бежал бы из Царского Села. А ведь это совсем иное дело, чем то, что мы видим ныне. Все эти хёхстеры, брентано, струве на словах объявляют себя непримиримыми врагами абсолютизма, а на деле ищут возможности помириться с герцогами и королями.

— Это, конечно, так. Но я думаю о другом: до чего же въедлива монархическая идея, до чего живуче представление о некоем избраннике благодетеле и отце народа, а то и всего человечества, если даже такой ум, как Вольтер, был их пленником!

— Да, — сказал Маркс, — тут у коммунистов хватит работы… Слушай, о том, что купались, — ни слова!

— Хорошо!

Они тихо, думая, что все уже спят, вошли в дом. Но Женни не спала, она накинулась на них:

— Ну, где это вас носит! Уж я думала, не случилось ли чего… Почему у вас мокрые волосы?

— Мы купались в Рейне, — вдруг испугавшись, что жена подумает что-то худшее, поспешно и неожиданно признался Маркс.

— Купались? Очень хорошо, — безразлично отозвалась Женни. — А теперь — спать.

— Фридрих! Она не верит. — Маркс был разочарован и даже задет тоном жены. Конечно, он не желал бы ее тревожить, но все же…

— Ну и как водичка? — Женни вскинула брови.

— Мы восполняли пробелы в наших биографиях. — Энгельс повинно склонил голову. — Ведь вот вы никогда не купались ночью…

— Я? Нет, купалась. И не раз.

— Что такое? — протер глаза Маркс. — Я думал, что знаю о своей жене все. И вот оказывается… Ты выдумываешь! Энгельс, это от зависти.

— Вовсе нет. Я купалась ночью и в Трире, когда ты учился в университете, и в Крейцнахе, куда мы ездили с мамой. И должна сказать, что очень люблю ночные купания.

— Ах, выдумки! Кто это все подтвердит?