Эоловы арфы

Пока он поднимался, стремительный посетитель уже пересек весь кабинет и, подойдя к столу, кивнул головой. Но Гейгер все-таки вышел из-за стола, легонько тронул молодого человека за локоть и с таким видом, словно предлагал на выбор занять трон турецкого султана или китайского императора, сказал:

— Садитесь хоть в это кресло, хоть в это — как вам удобнее.

Энгельс заметил на столе несколько последних номеров своей родной «Новой Рейнской», благонамеренно-верноподданной «Кёльнской газеты», венской демократической газеты «Радикал» и еще какие-то издания с мелкими заголовками, прочитать которые он не смог.

— Ваша точность — прекрасное начало для нашей встречи. Как говорится, точность — вежливость королей. Это замечательное качество может вам очень пригодиться в будущем, — Гейгер ободряюще улыбнулся, — когда вы станете королем.

— О да! — усмехнулся Энгельс, поняв намек. — Сплю и вижу себя текстильным Фридрихом Великим. — Его раздражало многословие Гейгера, ему не терпелось опять в редакцию, к письменному столу, к рукописям и корректурам, а тот продолжал витийствовать:

— Я тоже всегда и во всем стараюсь быть пунктуальным. Особенно с тех пор, — на подвижном лице Гейгера появились одновременно и сожаление, и печаль, и усмешка, — как недели три тому назад мое назначение на нынешнюю должность «Новая Рейнская газета» назвала восшествием на престол, которое она приветствует.

— Да, было такое дело, — спокойно подтвердил Энгельс.

— Но посмотрите, какой же это престол! — Гейгер указал рукой на свое действительно довольно скромное кресло черной кожи. — Это жесткое сиденье для человека, который знает в жизни лишь одно — труд во имя справедливости и которому неведомы никакие житейские услады, даже такие невинные, как игра на скрипке.

В последних словах содержался новый намек — на то, что недавно «Новая Рейнская газета» пустила гулять по городу весьма язвительный каламбур, построенный на прямом значении слова «гейгер» — «скрипач».

Исполняющий обязанности полицей-директора был доволен своим вступлением в предстоящий разговор, так как считал, что, с одной стороны, ему удалось очень ловко и непринужденно польстить молодому человеку, с другой — полушутя-полусерьезно показать, что он помнит все выпады газеты против него, но не держит на сердце зла и настроен вполне доброжелательно. Ему казалось, что он сумел задобрить Энгельса и создать предпосылки для плодотворной беседы, — это и входило в его расчеты. Дело в том, что Гейгер вот уже полтора месяца был исполняющим обязанности полицей-директора, а окончательное утверждение в должности все откладывалось и откладывалось. Это начинало беспокоить его. Он не только тревожился за самое должность, но и прекрасно понимал, что слишком длительное пребывание в положении исполняющего обязанности может впоследствии губительно сказаться, даже непременно скажется, на его престиже полицей-директора, если он им станет. Поэтому он решил во что бы то ни стало форсировать дело. Для этого нужно отличиться в глазах начальства. А так как начальство питает исключительный интерес к «Новой Рейнской газете» с первого дня ее появления, то лучше всего, как и в прошлый раз, проявить себя именно здесь. Вот если бы помимо всяких следователей самому вызнать, кто же, в конце концов, автор распроклятой статьи «Аресты»! Гейгер надеялся, что удача может прийти к нему именно теперь и именно через Энгельса. Почему теперь? Потому, что Маркс, этот диктатор газеты, державший в жесткой узде всех ее сотрудников, находится в отъезде. Через Энгельса — потому, что он жизнелюбив, а главное — хоть и ближайший друг Маркса, но все-таки сын крупного текстильного фабриканта и торговца. А это не пустяк…

— Прошло два месяца со дня нашей встречи в редакции, — как будто сообщая радостную весть, сказал Гейгер, садясь в кресло. — И что это было за время! Какие кругом перемены! В Париже наконец-то опять восторжествовала законность, в Милан снова вошли изгнанные оттуда весной австрийские войска и усмирили бунтовщиков…

— То, что вы, господин Гейгер, именуете торжеством законности, мы называем победой контрреволюции; тех, кого вы клеймите словом «бунтовщик», мы величаем революционерами и патриотами, — сухо и четко проговорил Энгельс. — И кстати будь сказано, трагические события в Париже произошли еще до вашего милого визита к нам в редакцию. Более того, есть все основания полагать, что если бы восставшие парижские пролетарии не были разбиты и утоплены в крови двадцать шестого июня, то шестого июля вы с прокурором Геккером не осмелились бы явиться с обыском в нашу редакцию.

«Какой, однако, грубиян», — почти спокойно подумал Гейгер и, миролюбиво улыбаясь, ответил:

— Не скрою, решиться пойти в вашу редакцию было не так легко. Со своими наборщиками в красных якобинских колпаках, с ружьями для всех членов редакционного комитета, с ящиком боеприпасов она имеет вид крепости, которую голыми руками не возьмешь.

— Оружие мы держим на основании мартовского закона о всеобщем вооружении народа, — отрезал Энгельс.