Эпидемия

— Ну что? — генерал Карлов больше не мог рисовать; остро заточенные карандаши рвали бумагу.

Лицо его внешне оставалось бесстрастным, но руки дрожали сверх допустимой нормы, и Карлов не считал возможным показывать это подчиненному. Пусть даже одному, пусть даже — самому близкому, собственному референту, но показывать это ни в коем случае не стоило.

— Ни четвертый, ни шестой на связь не выходят, — с опаской сказал референт. Он чувствовал себя так, словно был лично в этом виноват, и справедливый гнев начальника вот-вот обрушится на его бедную голову.

— Только не говори мне, что они опять ускользнули. Ладно? Даже не вздумай это говорить!

— Я… — референт втянул голову в плечи, словно черепаха — в панцирь.

— Ты сидишь и ковыряешь в носу вместо того, чтобы работать! Узнай, что происходит на Савеловском вокзале! Позвони военным, позвони оперативному дежурному в МВД! Что мне, тебя учить, что ли? — Карлов сжал руку и не заметил, как переломил карандаш. Остро заточенный грифель впился в ладонь; из ранки появилась маленькая круглая капля крови.

Он выругался и выбросил сломанный карандаш в корзину для мусора. Ему никогда еще не доводилось руководить такой бестолковой операцией, и это приводило Карлова в бешенство.

Референт снял трубку и прижал ее плечом к уху. Одновременно он просматривал информацию, поступающую на компьютер.

— Товарищ генерал! — внезапно сказал он. Карлов все уже понял — по голосу.

— Нет, — он покачал головой. — Нет. Я не хочу это слышать. И ты не хочешь, чтобы я это слышал. Потому что я выйду из себя, и мне потребуется кого-нибудь убить.

Референт огляделся; в кабинете Карлова, кроме них двоих, никого не было. Он пожал плечами.

— Тогда считайте, что вы этого не слышали. Но… Военные сообщают, что на вокзале была перестрелка, в результате которой…

Карлов стоял и смотрел в окно. Когда референт закончил, генерал обернулся и сказал:

— Тебе не кажется, что сегодня — не наш день? Просто — не наш день?

Референт был вынужден согласиться. Он кивнул.

— Это, наверное, не так страшно, — продолжал Карлов, — если день не задался. Подумаешь, что в этом такого? Не задался, ну и ладно. Проблема заключается в другом.

— В чем? — спросил референт.

— В том, что если сегодня — не наш день, то завтрашнего — не будет. Вот оно в чем дело…

Кашинцев остановил машину и повернулся к девушке.

— Я должен позвонить, — сказал он.

— Кому? — спросила Алена.

— Не знаю. Точнее, знаю, но я никогда его раньше не видел. Так сказал Валерий Алексеевич.

— Кто это — Валерий Алексеевич?

— Тот человек, который вас спас.

— Ему можно верить?

— Мне кажется, после того, что он сделал — можно.

— Ну, так звоните — только побыстрее! — Алена перевела взгляд на Гарина.

Тот застонал и открыл глаза.

— Алена…

— Да, Андрей! — Алена просунула руку ему под голову и приподняла, чтобы он мог ее видеть.

Она пыталась заглянуть Гарину в лицо, но у нее никак не получалось поймать его уплывающий взгляд. Гарин с трудом поднимал веки, и его расширенные зрачки начинали описывать странную кривую, а девушка, как ни старалась, не могла ее остановить.

— Андрей! — не выдержала и закричала она.

Гарин вздрогнул.

— Кажется, я того… — выговорил он через силу. — Все… Поясница… Так больно…

Алена перегнулась через сиденье и вцепилась в свитер Кашинцева.

— Вези его в больницу! Слышишь! Вези немедленно! Он… — она замолчала, словно с разбегу уткнулась в бетонную стену. — Он умирает, — понизив голос, сказала она.

— Как ты объяснишь огнестрельное ранение? Врачи сразу сообщат в милицию, и тогда…

— Да мне плевать! — закричала Алена. — Ты что, не понимаешь, что мы его убиваем? Посмотри! — она подняла руку, испачканную кровью, и показала Кашинцеву. — Сиденье уже все мокрое!

Кашинцев пожал плечами.

— Как скажешь. Если ты считаешь, что надо…

— Не надо, — прохрипел Гарин.

Он уже балансировал на опасной грани между явью и забытьём. Это было очень соблазнительно — закрыть глаза и потерять сознание.

Тогда станет легче. Проще. Он не будет ничего видеть и слышать, и эта пронзительная боль, грызущая поясницу изнутри (кто-то холодный и рассудительный, засевший в голове, бесстрастно говорил: «Скорее всего, задета почка», и Гарин, улыбаясь, согласно кивал: «Думаю, это правильный диагноз, коллега») на время отступит. Отпустит его.

Но вместе с тем — он понимал, что терять сознание нельзя. Хотя бы ради того, чтобы объяснить этим двум потерянным и перепуганным детям…

— Не надо… — прохрипел Гарин. — Сначала — позвони…

Последнее относилось к Кашинцеву. Гарин слышал весь их разговор с Аленой; он доносился откуда-то издалека; ему стоило немалых усилий собрать разрозненные обрывки фраз в одно целое и, собрав, понять, о чем идет речь.

— Ага. Я сейчас, быстро, — Кашинцев вышел из машины и бросился к ближайшему таксофону. На полпути он вернулся и, открыв дверь, спросил. — Ни у кого из вас нет карточки?

Алена покачала головой.

— Нет. Возьми мобильный, — она включила аппарат, и рука с телефоном бессильно опустилась на сиденье. — Он не работает…