Эпикруг

"Звонил Веня Хмельницкий, - взволнованно сказала она. - Американцы бомбят Багдад." "Давно пора. Нам-то что?" "Он говорит, что сейчас будут бомбить нас." "Кто? Американцы?" "Саддамцы." "Ты что? Где мы и где Ирак!" "Он говорит, что по радио передали всем приготовить противогазы и сидеть в хедер-атум." "Где-где?" "В герметизированной комнате." "В бомбоубежище?" "В Израиле нет бомбоубежищ. Потому мы и оклеивали комнатку." "И она нас защитит от взрыва и осколков?" "Нет, только от газов..." "Тогда идите туда сами, рассердился Илья. - Я в эти игры не играю. Какая, к дьяволу, защита от газов, если стекла, а то и стены сразу же рухнут. Да и быть не может, чтобы не было здесь бомбоубежища. В Союзе они были в каждом дворе. А тут все же прифронтовое государство!"

"В Союзе! - раздался голос поднявшегося на крышу Влада. - Там оплата за квартиру составляла максимум пять процентов от дохода семьи брутто, а тут до половины! Там налогов практически не было, а тут чуть не четверть доходов. Там транспорт был чуть не бесплатный, по телефону хоть непрерывно говори не заметишь, тоже почти даром. Я уж не говорю о медицине и образовании. Тут на человека вообще наплевать. У них от всех болезней одно лекарство "акамол" называется. Болезни приходят и уходят, говорят они, а еврей остается и живет до 120 лет..." "Тогда и прятаться нет никакой..."

И тут, перенапрягая любые возможности человеческого слуха вдруг отовсюду сразу завыла сирена. Вот уж что способно тут же переспорить любого еврея! Она выводила такие душераздирающие трели, что все четверо опрометью ссыпались вниз по лестнице и тут же заперлись в эфемерном убежище. Беззвучно орала в этом аду насмерть перепуганная трехлетняя Арина, металась ее молодая мама Варя, Владик лихорадочно подкладывал мокрую тряпку под дверь. Все неумело и торопливо натягивали противогазы. Сирена снизила тон и замерла, оставив вокруг оглушенное пространство. И почти сразу туго ударила звуковая волна взрыва. В дальнем углу квартиры посыпались стекла, распахнулись все рамы.

"Слюшайте, нас... бомбят! - прокричала Варя. - Нет, нас-таки действительно бомбят!"

Господи, - думал Илья. - Спаси нас и сохрани. Спаси и помилуй... Надо бы на иврите, но ты поймешь и по-русски. Прости меня и пощади...

Второй взрыв громыхнул дальше. Владик включил приемник. Там что-то весело говорили на иврите и звучала легкомысленная музыка. Израилю, привычному к вторжениям нескольких арабских армий и к войне за самое выживание нации, плевать было на Саддама с его стреляющими практически наугад примитивными советскими СКАДами. Потом уже потише и равномерно завыла та же сирена - отбой...

Владик нашел, наконец русскоязычную волну. Да, упали несколько ракет. Жертв нет, разрушения незначительные, головки конвенциональные. Это такая, оказывается, есть конвенция - человека можно разорвать на части, но нельзя травить газами или заражать сибирской язвой, а то, как сказал премьер всемирного агрессора Шамир, "наш ответ будет страшен". И программа тут же залилась веселой восточной музыкой. Подзащитные беспощадного и грозного премьера снова поднялись на крышу. Хайфа празднично сияла всеми огнями. Никаких тебе затемнений в век космических войн, светомаскировок и бомбоубежищ. Каждый за себя - единый Бог за всех... 9.

Владик присоединился к дискуссии Лернеров о проблеме нагло присвоенного Репами препарата. Он довольно спокойно реагировал на все восклицания супругов, пока Илья не упомянул о казавшемся ему идиотским коротком анекдоте "Имею честь быть евреем..."

Тут тихого Владика словно прорвало: "Очень даже актуальный для вас анекдот. Вы-то - сибиряки там или ленинградцы, а я всю жизнь жил в Гомеле, со своим народом. Еврей в принципе лишен чувства чести. Если бы евреи когда-либо в своей истории позволили себе такую панскую роскошь, нас бы просто не было. Дело нашей чести во все века было - выжить. А для этого надо было подличать и продавать всех и все, включая друг друга. Тот не еврей, который не умеет надрать и подставить ближнего, не забывая о дальнем, пока он не приблизился и не обманул тебя. Для вас есть только один выбор: либо научиться подличать и выжить в еврейской стране единственным тут возможным образом, либо вернуться в галут законченными антисемитами. Я таких встречал у нас в Гомеле. После Израиля тут же меняли веру, имя и шли в "Память".

Ошеломленный Илья перевел глаза с вдохновенного "гомеля" на свою некогда такую красивую, а теперь неимоверно постаревшую, лысеющую и полуседую Женю с ее нелепыми в Израиле золотыми фиксами, светившимися в темноте. Она тоже с ужасом смотрела на молодого собеседника с его лихими усиками, наглыми выпученными глазами и восхищением собственным благоразумием. Лена, напротив, слушала его с нескрываемым интересом, если не с восторгом, как долгожданного оракула после привычного в их семье однозначного приоритета порядочности.