Эпилог

Один — друзей не было. «Вина перед другом» — так назвал свои воспоминания Шкловский (Октябрь. 1962. № 7). Лефовцы поссорились с Маяковским после его вступления в РАПП, не понимая — или не желая понять? — что означает для него этот шаг. «Из новых людей (чуть не забыл) были у меня раза два Семка и Клавка (Кирсановы. — В.К.). Хотели… познакомить с Асеевым — я не отбрыкивался, но и не рвался» (письмо к Л.Брик 19.3.30).

«Новые», разумеется, были старые — больше, чем ученики, как Кирсанов, и больше, чем друзья, как Асеев.

Одиночество и усталость: последнее выступление в Институте народного хозяйства 9 апреля: «В аудитории оказалась группа, враждебно настроенная против Маяковского и распоясавшаяся, поскольку Маяковского можно — и принято было — ругать. Хулиганы держались нагло, вызывающе. Парируя их выпады со свойственным ему остроумием, поэт прорывался со своими стихами к слушателям и в отдельные моменты покорял их. Но хулиганы-начетчики не сдавались. Один студент по фамилии Крикун заявил, что у Маяковского есть стихотворение, в котором на полторы страницы повторяется тиктак, тиктак. Составлявший протокол этого злополучного вечера участник молодежной бригады Маяковского, В.И.Славинский, записывал:

“Маяковский сходит вниз, садится на ступеньку трибуны, сидит с закрытыми глазами, прислонившись к стенке, едва видимый некоторым из публики. Мне стало страшно. Владимир Владимирович не держится на ногах и не просит принести стул. Я хотел принести стул, но посчитал неудобным бросить обязанности ведущего протокол. Я подумал: “Вот она, голгофа аудитории”» (В.Перцов).

На этом же вечере Славинский сообщил Маяковскому, что его портрет (которым редакция журнала «Печать и революция» намеревалась отметить двадцатилетний юбилей его деятельности) вырван из уже готового тиража.

«Друзья? У меня нет друзей. А иногда такая тоска — хоть женись. Вот иду в РАПП! Посмотрим, кто кого! Смешно быть “попутчиком”, когда чувствуешь себя революцией» — разговор с Н.Серебровым (А.Тихоновым). (Маяковский в воспоминаниях современников. М., 1963.)

Но никому нет дела до того, что он один и смертельно устал. Все заняты вырвавшимся у него признанием.

16

Л.Кассиль в своих воспоминаниях (Маяковский — сам. М., 1963) рассказывает о том, как за два дня до нового, 1930 года на Гендри-ков (где жил Маяковский) приехал неожиданно Пастернак:

«— Я соскучился по вас, Володя! Я пришел не спорить, а просто хочу обнять вас и поздравить. Вы знаете сами, как вы мне дороги!..

Но Маяковский, медленно обернувшись, говорит, не глядя на гостя:

— Ничего не понял. Пусть он уйдет. Так ничего и не понял. Думает, это как пуговица: сегодня оторвал, завтра пришить можно… От меня людей отрывают с мясом!..

И тот, забыв шапку, выбегает в слезах на мостовую».

В своей «Охранной грамоте», написанной в 1931 году, вскоре после смерти Маяковского, Пастернак не упоминает об этой сцене. Но она бросает косвенный свет на все, что в этой книге написано о Маяковском, а написано то и так, как мог написать только великий поэт: «Привыкнуть нельзя было не к нему, а к миру, который он держал в своих руках и то пускал в ход, то приводил в бездействие по своему капризу. Я никогда не пойму, какой ему был прок в размагничиваньи магнита, когда в сохранены! всей внешности ни песчинки не двигала подкова, вздыбливавшая перед тем любое воображенье и притягивавшая какие угодно тяжести ножками строк. Едва ли найдется в истории другой пример того, чтобы человек, так далеко ушедший в новом опыте, в час, им самим предсказанный, когда этот опыт, пусть и ценой неудобств, стал бы так насущно нужен, так полно от него отказался».

Но это — о поэзии. Через несколько страниц Пастернак угадывает, а вернее, приближается к истинной причине самоубийства: «Человек почти животной тяги к правде, он окружил себя мелкими привередниками, людьми фиктивных репутаций и ложных, неоправданных притязаний. Или чтобы назвать главное. Он до конца все что-то находил в ветеранах движения, им самим давно и навсегда упраздненного.

Вероятно, это были следствия рокового одиночества, раз установленного и затем добровольно усугубленного, с тем педантизмом, с которым воля идет иногда в направлении осознанной неизбежности».

Но «роковое одиночество» не было ни случайным, ни внезапным. Оно было «устроено», и в нем не было ничего рокового.

17

Но было и еще одно одиночество, быть может, самое горькое в кругу обступивших его одиночеств.

В 1924 году Юрий Тынянов опубликовал в «Русском современнике» статью «Промежуток» — одна глава в ней посвящена Маяковскому. Эта глава — беспощадная, что совсем не свойственно Тынянову, говорит об упадке поэзии Маяковского и объясняет этот упадок верховным владычеством темы. Самый эпиграф к главе:

Эта тема придет, прикажет… —