Эписодии одного Армагеддона

– Не забыли, – проворчал Камерзан. – Ну жук! Ну ловчила!

И было непонятно, то ли осуждает он, то ли завидует. Наверное, завидовал.

В длинном институтском коридоре исчезли висящие под потолком заморские мониторы, остались лишь вбитые в стену ржавые отечественные костыли. Под ногами расползался и таял заморский линолеум.

Приговор девчушки-знахарки был прост и понятен:

– Голодный обморок. Сейчас нашатырь, а через полчаса – плотный обед и стакан красного вина. А вам, милейший, – обратилась она к сухонькому старичку в клетчатом костюме, с потерянным видом сидящему в углу на табуретке, – придется еще посидеть.

Клетчатый старичок обеспокоенно заерзал.

– Найн сидеть! Никак не можно. Тридцать пять лет тому давно я у вас уже сидеть три год. Мне надо на хаус, а ваш геноссе сказать, что мой хаус и мой страна никогда не существовать. Пфуй!

Не обращая на него внимания, знахарка занялась нашей девицей, сунула ей под нос ватку с нашатырем, тоже же ваткой протерла виски, заботливо прикрыла грудь простыней. Девица начала оживать, щеки порозовели, она открыла глаза и фыркнула.

– Может быть, искусственное дыхание? – деловито предложил Камерзан. – Я готов сделать, я умею.

– Доделались! Совсем человека загнали, – грозно рыкнула на него знахарка. – Ну, милая, сосчитай до десяти. Можешь?

Девица принялась послушно считать. Дверь распахнулась, и в знахарскую стремительно вкатился Лумя Копилор с избирательной урной подмышкой. Клетчатый старикашка обрадованно заблеял.

– Спиртику мне, спиртику, – скороговоркой проговорил Лумя Копилор, старательно избегая смотреть на суетящегося старикашку. – Такая нагрузка, такая нагрузка… Одну только стопочку, и ладненько будет.

Не выпуская урну из рук, он открыл стеклянный шкафчик, налил в мензурку спирта, опрокинул в рот, шумно выдохнул, чмокнул знахарку в щеку, от чего та сразу зарделась, и направился к выходу. Старикашка ухватил его за штанину.

– Айн момент!

– Не могу, не могу, занят, – бормотал Лумя Копилор, пытаясь высвободить штанину. – Да отпусти ты, я тебя знать не знаю!

– Как же так! – возмутился старикашка. – Фы меня встречать, мой чемодан носить, я вам валют давать за услуги, а фы меня не знать! Если фы человек честный, фы должен подтвердить, что я существуй, скажите фсем, что это есть нонсенс, и указ ваш басилевс тоже есть нонсенс…

– Что-о-о?! – страшным голосом спросил Лумя Копилор. – Что ты сказал?

Старикашка ойкнул и съежился. Пользуясь его замешательством, Лумя вырвал штанину, рявкнул:

– Сказано – не существуешь, значит, не существуешь! – и хлопнул дверью.

Старикашка обессиленно вздохнул.

– Мартышка макакская! Шимпанзанутая! – слабо выругался он. – Я имейт теоретический работ, я предсказывал все, что у фас случиться будет, и я не существуй! Фы только подумайте!

– Да успокойтесь вы в конце концов! – прикрикнула на него знахарка. – Сейчас за вами приедут и объяснят, существуете вы или нет.

Старикашка в ужасе взвизгнул:

– Найн приехать! За мной уже один раз приезжать на черный ворона и очень долго все объяснять. Я понял, я все понял! Я не существуй, я не существуй, я не существуй… Я не существуй? – с надеждой спросил он у Камерзана, занятого тем, что заботливо поправлял простыню на девице.

– Что? А, да, конечно не существуй.

– Я не существуй?

– Нет, – сказал я. – Ни капельки.

– Ну, милая, и как же тебя, бедненькую, зовут? – спросила знахарка у девицы.

– Да-да, и номер телефона, пожалуйста, – вклинился Камерзан.

– Вероника, – ответила девица и вдруг, указав пальцем за наши спины, со стоном вновь откинулась на кушетку.

А потом взвизгнула знахарка и хором выругались мы с Камерзаном.

Старикашка исчезал на глазах. Он стал вдруг прозрачным, сквозь него видна была обшарпанная стена, заколебался, как марево над раскаленным асфальтом, и пропал. Некоторое время еще была различима оправа очков, повисших в воздухе над табуреткой, чуть ниже – галстучная булавка и запонки, а у самого пола – молнии на башмаках, но скоро исчезли и они. Так что когда в знахарскую вломились двое в белых халатах поверх мундиров и грозно спросили:

– Где Трах-мать-вашу-бауэр?

Нам оставалось лишь указать на пустой табурет.

Строфа 8

Была тьма, и темной была улица, по которой я бежал.

Издалека раскатами грома доносился топот подкованных башмаков Дружины. В переулках звучно целовались, кто-то кого-то бил, избиваемый кричал. Били по почкам и по национальному признаку. С треском гнилой мешковины отделялись западные, северные, восточные и южные территории.

Я бежал по темной улице и одну за другой распахивал и захлопывал двери кинотеатров.

Я сидел в уютном кресле у камина и одну за другой выкладывал на инкрустированный столик карты, искал потерянную.

Все было не то, и все было не так. Я этого не хотел.