Ну вот, дорогая, на этом я собираюсь заканчивать письмо. Хотя еще нет девяти, глаза у меня слипаются. Я ничего не сказал о том, что хотел, и очень мало о том, о чем действительно думаю, — то есть о тебе и обо мне. Возможно, ты догадаешься. Очень надеюсь, поскольку после пересадки на чужую почву я, похоже, способен изложить на бумаге лишь нечто среднее между служебной запиской и ужасно скучными мемуарами. Пойду приму горячую ванну, а потом отправлюсь в постель. Спокойной ночи и сладких тебе снов, любимая. Напиши, как только сможешь. Я продолжаю утешать себя мыслью, что летом ты приедешь сюда в отпуск. Увы, ждать еще так долго. Сообщи как можно скорее, когда это случится. Будь здорова.
Я пробежал взглядом письмо. На него ушло шесть страниц почтовой бумаги с гербом отеля. Слишком длинное и слишком жалостливое. Тем не менее ничего лучше в таких обстоятельствах я сочинить не мог, и Клэр меня поймет.
Заклеив конверт и написав адрес, я вспомнил, что собирался добавить постскриптум. Конвертов на полочке больше не оказалось. Тогда я перевернул письмо и написал постскриптум на обратной стороне.
P.S. Ты не могла бы каждую неделю присылать мне экземпляр инженерного приложения к «Таймс»? К нам оно приходит, но только после того, как его просмотрит Фитч. Люблю.
Вот и все. Утром нужно будет отправить. Я зевнул и задумался: сразу идти в ванную или сначала выкурить сигарету?
Вопрос решился без моего участия. Взвыл телефон у изголовья кровати, и голос портье сообщил, что меня хочет видеть синьор Вагас.
Первым моим побуждением было сказать, что я в постели и никого не принимаю. Я не знаком с синьором Вагасом, никогда не слышал о синьоре Вагасе и слишком устал, чтобы восполнить этот пробел. Тем не менее я колебался. Тот факт, что фамилия Вагас мне не знакома, не имел никакого значения. Я вообще никого не знал в Милане. Вдруг какой-то важный покупатель, клиент фирмы «Спартак»? Надо его принять. Фамилия не очень-то похожа на итальянскую, но это тоже не имело значения. Я
Интересно, как повернулись бы последующие события, уступи я острому желанию залезть в горячую ванну и отказаться от встречи. Вероятно, Вагас пришел бы снова. С другой стороны, вполне возможно, предпринял бы что-то еще. Не могу сказать, поскольку не знаю тайных пружин, стоявших за этими событиями. Любые предположения бессмысленны. Единственная причина, почему я об этом вспоминаю, — мысль о странном состоянии общества, где такие мелочи, как желание ничем не примечательного инженера принять горячую ванну, могут повлиять на судьбы большого числа ближних. В общем, я отложил ванну и встретился с генералом Вагасом. Если бы я тогда знал, какими будут последствия этого самопожертвования, то, боюсь, послал бы ближних ко всем чертям.
Это был высокий грузный мужчина с гладкими седыми волосами, уже редеющими, с коричневым одутловатым лицом и толстыми, плотно сжатыми губами. В левом глазу плотно сидел монокль без шнурка. На нем было толстое длинное пальто, по виду дорогое, а в руке он держал темно-синюю фетровую шляпу с опущенными полями. В другой руке у него была трость из ротанга.
Растянутые губы, надо полагать, означали вежливую улыбку, но эта улыбка не затрагивала глаз. Маленькие, темные, подозрительные, они внимательно разглядывали меня — с головы до ног. Я почти инстинктивно опустил взгляд на трость в его руке. Какую-то долю секунды мы молча рассматривали друг друга. Потом он заговорил:
— Синьор Марлоу? — Его голос был мягким и слегка хрипловатым.
— Да. Синьор Вагас, если не ошибаюсь. Fortunatissimo.[55]
Гость медленно достал из кармана визитную карточку и протянул мне. Я взглянул на нее. Там было написано: «Генерал-майор Дж. Л. ВАГАС» — и адрес на Корсо ди Порта-Нуова.
— Прошу прощения, генерал. Портье не совсем правильно вас представил.
— Ерунда. Прошу вас, не беспокойтесь.
Мы обменялись рукопожатием. Слегка прихрамывая, Вагас подошел к стулу и аккуратно сложил на него пальто, шляпу и трость.
— Хотите выпить, генерал?
Он благосклонно кивнул:
— Благодарю вас. Коньяк.
Я позвонил, чтобы вызвать официанта.