Эпитафия шпиону. Причина для тревоги

— Рад, что вы так считаете, месье. — Он потрогал бороду. — И все же гордому человеку трудно сдержать свои чувства в такой ситуации. Как-то студентом я дрался на дуэли. Кое-кто не поверил моему слову. Я ударил его. Он меня вызвал. Вызов был принят. Наши друзья организовали поединок.

Месье Дюкло вздохнул, погружаясь в воспоминания.

— Было холодное ноябрьское утро, настолько холодное, что пальцы посинели и онемели. Удивительно, насколько раздражают такие пустяки. Направляясь на место дуэли, мы с приятелем наняли экипаж. Вообще-то ни ему, ни мне это было не по карману, приятель хотел идти пешком, но я настоял. Если меня убьют, это не будет иметь значения. Если не убьют, облегчение будет столь велико, что о деньгах я и думать забуду. В общем, мы взяли экипаж. Только вот замерзшие руки меня беспокоили. Я сунул их в карманы, но это не помогло. Под мышки запускать ладони мне не хотелось из опасения, что по моей согбенной фигуре приятель решит, будто я испугался. Попытался было подложить их под себя, но мягкая блестящая кожа сиденья была еще холоднее. Все мои мысли были сосредоточены на руках. И знаете почему?

Я покачал головой. Его глаза, скрытые пенсне, блеснули.

— Во-первых, я боялся, что не смогу достаточно точно прицелиться, чтобы поразить соперника, а во-вторых, опасался, что если и у него замерзли руки, то ему просто повезет и он не промахнется.

— Насколько я понимаю, месье, — улыбнулся я, — все обернулось как надо.

— Наилучшим образом! Промахнулись мы оба. И не только промахнулись. Едва не попали в своих секундантов. — Он ухмыльнулся. — Потом мы часто со смехом вспоминали эту историю. Теперь мой противник владеет фабрикой, находящейся рядом с моей. У него пятьсот рабочих. У меня семьсот тридцать. Он производит машинное оборудование. Я — ящики для упаковки. — Появился официант. — Вермут с лимоном для месье.

Я удивился — ведь кто-то, то ли Скелтон, то ли майор, говорил мне, что у месье Дюкло консервная фабрика. Видно, я что-то перепутал.

— Времена нынче тяжелые, — говорил он. — Заработки растут, и цены растут. Завтра цены упадут, а заработки все равно должны подниматься. Я вынужден был урезать жалованье. И что же? Мои рабочие вышли на забастовку. Кое-кто из них служит у меня долгие годы. Я знаю их по именам, и когда прохожу по фабрике, здороваюсь за руку. Их подзуживают, натравливают на меня агитаторы, коммунисты. И мои люди поднимают забастовку. Что же делаю я?

Официант принес заказ, и это избавило меня от необходимости отвечать.

— Что я делаю? Начинаю думать. Почему мои люди выступают против меня? Почему? Ответ — из-за невежества. Бедняги ничего не понимают, ничего не знают. Я решил собрать их и все растолковать в самых простых словах. Я, папаша Дюкло, все вам объясню. Такое решение, знаете ли, требовало мужества, потому что молодые люди не знают меня так же хорошо, как старики, а агитаторы поработали на славу.

Месье Дюкло сделал глоток «Перно».

— Я встал у дверей фабрики и, — голос месье Дюкло приобрел драматические интонации, — посмотрел людям глаза в глаза. Поднял руку, призывая к молчанию. Все замолчали. «Дети мои, — сказал я, — вы хотите увеличения жалованья». Все зааплодировали. Я вновь поднял руку, призывая к молчанию. «Позвольте, дети мои, — продолжал я, — объяснить, к чему это приведет. А дальше — выбор за вами». Они заволновались, но вскоре вновь замолкли. Я почувствовал себя увереннее. «Цены падают, — продолжал я. — Если я увеличу вам жалованье, цены на товары Дюкло буду выше, чем у наших конкурентов. Мы потеряем заказы. И многие из вас лишатся работы. Вы хотите этого?» «Нет!» — прокатилось по толпе. Кое-кто из агитаторов, этих неучей, закричал, что надо уменьшить прибыли. Но как объяснить этим недоумкам такие вещи, как инвестиционный интерес, как объяснить, что без прибыли бизнес перестает существовать? Я решил не обращать внимания на подобные выкрики. Я говорил рабочим, что люблю их, что чувствую ответственность за их благополучие, что хочу делать для них все, что в моих силах, что мы должны сотрудничать во имя наших собственных интересов и во имя интересов всей Франции. «Все мы, — говорил я, — должны приносить жертвы ради общего блага». Я призывал их стоически перенести уменьшение жалованья, исполниться решимости и работать еще упорнее. Когда я закончил, раздались аплодисменты, и старики договорились между собой, что все должны вернуться на свои рабочие места. Это был великий миг. Я плакал от радости. — Глаза его и сейчас заблестели от слез за стеклами пенсне.

— Великий, говорите, миг? — тактично заметил я. — Но неужели, по-вашему, все так просто? Если заработки падают, разве не продолжают падение и цены, ведь у людей становится меньше денег, им просто не на что покупать товары.