Эпиталама

Он вдруг поднимался и начинал ходить по комнате. Потом возвращался к ней, опускался на колени у ее ног, брал ее руку и смотрел в ее блестящие глаза, в этот момент казавшиеся ему глазами взрослой, пылкой и опытной женщины. Они надолго замирали так, сливаясь и теряясь в этом необъятном взгляде, а когда наконец отводили взгляд в сторону, то молчали или произносили какие-нибудь общие, бессмысленные фразы.

После Берта вспоминала, что вообще ничего не говорила в тот день; рядом с ним ей было нечего сказать; перед этим великим чувством любви, этим совершенным слиянием мыслей любые слова казались просто ненужными, и она старалась только как можно крепче прижаться к Альберу.

Он нежно дотрагивался губами до ее теплых век, лба, пальцев, потом сжимал ее в объятиях и целовал. Резко отрывался от нее, чтобы походить по гостиной, возвращался, успокоившись, и вновь погружался взглядом в сияющие, глубокие, окруженные тенью глаза. Он ласково расспрашивал ее, держа в своей руке ее руку. «Юная девушка, это так странно!» — говорил он. А она ничего не отвечала, вся погруженная в свой непроницаемый мир, только все бледнела и все больше застывала в его объятиях, безжизненно опустив руки.

Она возвращалась домой в полном изнеможении, возбужденная, с горячей, тяжелой и одновременно какой-то пустой головой, словно уставшая от длительной умственной работы, и лишь долгая зевота чуть снимала напряжение. Сразу после ужина она ложилась спать и чувствовала щеку Альбера, его руки, все его тело, прижатое к ее телу; ей бы хотелось продлить это ощущение и воскресить уходящие в прошлое часы, но едва она начинала думать о нем минуту-другую, совершая над собой усилие, как тут же забывалась тяжелым сном, не отпускавшим ее на протяжении всей ночи.

Утром она подходила в ночной рубашке к зеркалу, бледная, но отдохнувшая, и ее большие кроткие глаза, ее свежий, невинный, немного детский вид казался отсветом ее счастливой и молодой души.

* * *

Стоя перед комодом, Берта одну за другой перебирала свои блузки и швыряла на кровать те из них, которые казались ей несвежими. Она нашла тонкий батистовый корсаж, который носила на прошлой неделе. «Ничего не поделаешь, ткань порвана», — подумала она, увидев зацепку на кисее. Она положила корсаж опять в глубь ящика; вспомнив об Альбере, она почувствовала, как в душе ее поднимается волна протеста, и сказала самой себе: «Не пойду больше к Кастанье». Она теряла свою гордость, свою независимость: покоряясь, она роняла свое достоинство. К тому же Альбер изменился. Теперь она снова узнавала в нем того человека, который так не понравился ей когда-то в Нуазике: то грубое, ненасытное, полное неистовства существо. «Сегодня вечером я не пойду к Кастанье», — снова сказала она себе и перестала думать об Альбере.

Словно избавившись от какой-то заботы, довольная и бодрая, она навела порядок в своем шкафу, поиграла на фортепьяно и перечитала одну из своих лекций.

В четыре часа, вернувшись домой, она взяла свои нотные тетради, чтобы подклеить разорванные несколько месяцев назад страницы. Она расстелила на столе в гостиной газету, не спеша, словно у нее была масса времени, чтобы закончить эту работу, вырезала золотыми ножницами мадам Дегуи кусок бумаги, но вдруг почувствовала, что Альбер ждет ее. Она вышла из гостиной, быстро надела шляпу и, проходя мимо Ортанс, сказала ей: «Я иду к Бонифасам».

Она быстро дошла до улицы Пере. Омнибус только что ушел. Кучер махнул рукой, и она села в коляску: «Я поговорю с ним; он поймет, что заблуждается на мой счет», — говорила она себе, глядя на все часы, мимо которых проезжала. Она воображала себе длинную, важную и строгую речь, первые фразы которой она то и дело увлеченно повторяла про себя. Она представляла себе кресло, где она будет сидеть, свои движения, свою позу.

Когда Альбер открыл дверь квартиры Кастанье, она сразу же заметила, какой у него озабоченный взгляд.

— Вы меня ждали, — сказала она, немного обеспокоенно и стараясь угадать, о чем он думает.

А он вроде бы даже и не заметил ее опоздания. С задумчивым, но спокойным видом, против обыкновения сдержанный и как бы смущенный, он вошел в гостиную вместе с ней, не поцеловав ее.

— Надеюсь, вы добрались без особых трудностей? — спросил он. — Здесь жарко…

Он открыл было окно, потом закрыл его.

— Такой неприятный шум, — сказал он. — Ваша сестра ведь не приедет в этом году? Насколько мне известно, она ждет ребенка. Если не ошибаюсь, в сентябре. А в июле вы поедете в Нуазик?

— Увы, нет, — ответила Берта, замечая, что Альбер думает о чем-то другом. — Я ведь вам говорила, что мама хочет провести лето на берегу моря.

Она замолчала, в свою очередь смущенная рассеянным видом Альбера.

— Послушайте, — вдруг начал он. — Я хотел вам сказать…

Улыбаясь, он подошел к Берте:

— Вам не приходит в голову мысль, что вам угрожает опасность?

После долгой паузы он с некоторой торжественностью в голосе добавил:

— Не знаю, осознаете ли вы эту опасность?

Он сел и, держась на некотором расстоянии от Берты, не глядя на нее, не слишком уверенно произнес: