Эпиталама

— Вы собираетесь оставаться в Париже до тех пор, пока она не выздоровеет?

— Мы поедем в Нуазик, как только она будет в состоянии переносить дорогу. Теперь ей нужен полный покой и свежий воздух. Через несколько дней она встанет. Мы отправимся туда в конце марта. А как поживает Филипп? Вы ведь вернулись из свадебного путешествия.

— Мы займемся устройством нашей квартиры, — сказала Одетта, вставая. — Она еще не готова; пока что мы живем в гостинице.

Обернувшись, она добавила с ласковой улыбкой:

— Я скоро приду опять.

* * *

В Нуазике Берта набиралась сил. В солнечные дни она садилась на террасе, закутавшись в шаль, или совершала короткие прогулки в компании матери и Эммы; ей казалось, что она начинает жить заново, впервые наслаждаясь чудом дневного света. Раньше, возвращаясь в Нуазик, она искала там свои детские воспоминания; теперь же ее омытая свежестью, легкая душа с упоением открывала для себя новую красоту вещей.

Она забывала Альбера и вместе с ним свое неприятное, наполненное лихорадочным возбуждением и болью прошлое.

IX

Очертания деревьев в саду постепенно таяли на фоне неба. Из комнаты Берты были видны ветви фруктовых деревьев в соседних садах, мельница в Граве, изменившаяся линия горизонта с тополями вдалеке. В дождь женщины держались поближе к огню; однако стоило облакам немного разойтись, как сквозь образовавшийся просвет вновь выглядывала знойная летняя синева.

В тот день после обеда Берта сидела на крыльце, греясь на солнышке, и рассматривала изображение тритона с гребешком, которое ей показывал зять.

— Ладно, дети мои, я ухожу! — сказал Шаппюи, схватил стоявшую у ног Эммы Клер и рывком поднял ее высоко над головой.

Берта прошлась по лужайкам, остановилась возле одной из клумб и стала рвать фиалки; она подбирала их одну к другой в ровный, тугой букет, то и дело вдыхая его аромат.

В это время Эмма обычно делала небольшую передышку; вот и сейчас она присела на освещенную солнцем скамейку в саду.

— Даже и не скажешь, что сейчас декабрь, — сказала Берта, снова возвращаясь к сестре. — А у тебя уже есть седые волосы, дорогая…

— Ты еще не все видела, — ответила Эмма и приподняла одну прядь, улыбнувшись немного сонной улыбкой и чуть прищурившись от солнца.

— Завидую я тебе все-таки — в таком месте живешь, — продолжала Берта после небольшой паузы. — А я уже и позабыла, как хорошо в деревне, даже зимой: ясных дней гораздо больше, чем я думала.

Берта удивлялась самой себе: ей доставляли неизъяснимое наслаждение будничные дела, заполнявшие все ее время, и сладкий аромат свежего деревенского воздуха. Она помогала Эмме по дому, в саду, следила за тем, чтобы дети трудились, упражнялась на фортепьяно; и эти привычные заботы по большей части занимали ее внимание, но не прерывали естественного течения ее мыслей, все более глубоких и зрелых.

Если Эдуар возвращался домой рано, Эмма и Берта шли вместе с ним на прогулку в Гравский лес, где тучи скворцов кружили над лугом, чтобы с наступлением ночи опуститься на землю.

По дороге Берта расспрашивала Эдуара про птиц, за жизнью которых он все время наблюдал.

— Почти все птицы зимой живут стаями, — говорил Эдуар. — А весной их племя рассыпается, и они разлетаются парами.

— Всегда парами?

— Всегда. Стая распадается не сразу. Еще в мае я как-то видел маленькие группки, видно, им никак не хотелось расставаться — любопытный диссонанс между коллективным инстинктом и стремлением пары к уединению.

Эдуар внезапно замолчал; знаком он остановил Эмму и Берту, те застыли у куста, а сам он осторожной походкой, держа бинокль в руке, пошел вперед.

Он давно отказался от охоты и окончательно забросил свои вольеры, однако, гуляя по полям, порой срывал на ходу какое-нибудь растение в сосновом леске, подолгу рассматривая его; либо, притаившись на заре в камышах, наблюдал за зимородком, стаей сорок, синицей — так он вносил свой маленький вклад в изучение бесконечных загадок природы.

Заметив идущего навстречу им Эдуара, Эмма и Берта тоже сошли с дороги. Полоса неподвижных облаков над самой линией горизонта приглушала яркие краски заката. Эмма взяла мужа под руку: так они и шли вдоль поля по тропинке, едва видневшейся в рыжеватой тени.

Эдуар продолжил свой рассказ:

— Даже на самые простые вопросы нельзя ответить, пока не изучишь все как следует. Почему, например, малиновка поет зимой, тогда как большинство птиц поют только весной, в брачный период? Пара малиновок осенью не разлетается насовсем, а зимой они не присоединяются к стае, как другие птицы. Самец малиновки всегда держится неподалеку от своей подруги; возможно, именно этим и объясняется своеобразие его пения, — говорил Эдуар, стараясь, насколько это возможно, завуалировать свои объяснения в присутствии Берты, хотя обычно о явлениях природы он говорил при ней более откровенно.