Эпиталама

Рядом открылась дверь одной из лож. Из нее медленно выплыл пузатый мужчина с бородой и прислонился к стене, держа руки в карманах и покачивая головой.

Берта посмотрела на розовую шляпку дамы и узнала в ней ту, которую она сама недавно хотела купить. Она пожалела о том, что не купила ее, хотя выглядела шляпа странновато.

Берта быстро удалилась, опасаясь, как бы Альбер не последовал за ней. Затерявшись в толпе, она поднялась по небольшой лестнице и оказалась в другом коридоре, запруженном самыми разными людьми, которые, однако, казалось, все знали друг друга и непрерывно двигались, но трудно было понять, убегали они друг от друга или, наоборот, искали встречи.

Возвращаясь обратно, Берта остановилась на верхней ступеньке лестницы; взглянув в нижний коридор, она заметила там облокотившегося о перила Кастанье. Он разговаривал с женщиной в розовой шляпе.

«Какое у него глупое выражение лица!» — подумала Берта.

Она посторонилась, пропуская мужчину в дрянном костюме каштанового цвета, который с брюзгливым и надменным видом медленно спускался по ступенькам.

«Сколько тщеславия у всех этих мужчин! — подумалось Берте. — Причем тщеславия злобного, у одних скрытого, у других — явного. Их лица меняются только тогда, когда они разговаривают с женщинами. Кастанье стало бы стыдно, если бы он узнал, что я его вижу». Вспомнив выражение лица Альбера, когда он наклонялся к Одетте, Берта подумала: «Ну а его я разве знаю лучше, чем этих вот прохожих?..»

Ей вспомнилось время, когда она, совсем еще юная девочка, вырывалась из его объятий, страшась его поцелуев.

«Да, конечно, знаю, — подумала она, стремительно спускаясь по лестнице, словно все еще убегая от отвратительного зрелища. — Суть его я поняла уже давно. Эта его сегодняшняя холодность, которую он пытается представить мне, как новый этап любви, является не чем иным, как пресыщенностью и извращенностью… Почему он хочет отправить меня в Нуазик? Если бы я сейчас неожиданно вошла в ложу, то увидела бы его таким, каким он бывает для других.

Дверь заперта! — пронеслось у нее в голове, когда она остановилась перед ложей. — Они закрыли дверь. Это все. Я уезжаю. Я поеду в Нуазик. И больше никогда не вернусь…»

По коридору в ее сторону шла билетерша; Берта постучала в дверь, а в голове у нее вертелось: «Теперь я знаю».

— Это ты? — спросила Одетта. — А ты не встретила Альбера? Он ищет тебя. Мы не видели, как ты вышла. Он ушел сразу же вслед за тобой.

Берта заметила, что у Одетты подчеркнуто предупредительное, обеспокоенное и какое-то намеренно смиренное выражение лица. С чувством жалости к этой женщине, да и вообще ко всем женщинам, и словно желая вернуться к менее печальной теме, она улыбнулась и быстро проговорила:

— Я его не видела. Но в этом нет ничего удивительного: там столько народу! Какие они длинные, эти антракты! Столько странных людей в коридорах. Скорее всего, среди них много актеров… Жалко, что я не увидела Альбера. Он назвал бы мне имена знаменитостей.

Альбер спускался по лестнице, когда заметил вдруг Кастанье.

— Тебе Берта не попадалась?

— Она вышла одновременно со мной. Я ее только что мельком видел; она возвращалась в ложу.

Альбер увлек за собой Кастанье в пустынную галерею.

— Мне хотелось поговорить с тобой, — сказал он, подходя к окну, за которым по широкой улице беззвучно мельтешили черные тени. — У Одетты такой вид, как будто она недовольна тобой.

— Ах дорогой, какая женщина! То она очаровательна, как сегодня, а то вдруг совсем теряет голову. У нас с ней дьявольские ночи. Эту ночь я совсем не спал. Мне бы и в голову не пришло, что в такой мягкой девушке может скрываться такая фурия!

— Ты ведь сам разбудил в ней эту фурию. Ты все еще встречаешься с госпожой де Буатель. Ты как будто и не думаешь о том, что ты женатый человек.

— Да, я женат. Пока разговаривал с этой восхитительной малюткой Россель — та, что в розовой шляпке, словно сошедшая с полотен Греза, — я читал у нее в глазах неприкрытый ужас. Она видела во мне только женатого мужчину. А я об этом мужчине думал не больше, чем о цвете своих собственных глаз. Мне снова было восемнадцать.

— Все-таки тебе надо думать о жене. Она тебя любит. Хотя любви не всегда удается выстоять после таких ударов.

— Я очень люблю Одетту. Скажу тебе даже, что я и не подозревал, насколько я к ней привязан. Если мое чувство к ней и не из самых горячих, то за его чистоту и постоянство я ручаюсь. До недавнего времени ей этого хватало. Без моего глупого признания, которое нас погубило, мы были бы очень счастливы.

— Ты уверен, что твои удовольствия стоят стольких огорчений? — спросил Альбер, упрекавший Кастанье главным образом в том, что он пренебрегает Одеттой ради такой заурядной женщины, как госпожа де Буатель.

— Ты меня смешишь, — ответил Кастанье, услышав звонок, зовущий зрителей в зал. — Ты мне проповедуешь добродетель, как будто я еще ребенок.

Он поискал глазами, не мелькает ли в толпе зрителей, идущих на свои места, розовая шляпа, и, вспомнив голубой, изумленный и ласковый взгляд, продолжил: